Неудобная правда о великой отечественной и второй мировой войне.
На этой странице размещены материалы, многие из которых, хоть и находятся в открытом доступе, но не популяризируются и не распространяются, по причине того, что великоотечественное победобесие во многих странах, и особенно в рашистсткой федерации стало религиозным культом, не поклонение которому карается лишением свободы и даже смертью.
Предисловие
Я бы с удовольствием оформил эту страницу моего сайта как следует, но у меня уже просто нет на это времени, ибо рабы рашистского режима путинского диктата приговорили меня к тюремному заключению за, якобы, реабилитацию нацизма (ст. 354.1 УК РФ) лишь за то, что я открыто провозглашаю неудобную историческую правду о события великой отечественной войны, являющейся частью второй мировой войны. Всю историю, воздвигнутых на меня гонений и неправедного осуждения можете узнать здесь «Моя история и хронология событий».
ХРИСТИАНСКО-ИСЛАМСКОЕ велико-отечественное ПОБЕДОБЕСИЕ. Три столпа воинствующего рашиZма
Распространение этой неудобной правда мешает чуме рашизма путинской тирании оболванивать людей и граждан роZZии и делать их кровожадными адептами религиозного культа великоотечественного победобесия. Став рабами этой людоедской секты, люди становятся готовы убивать всех людей, не состоящих в их секте, не исповедующих их человеконенавистическую идеологию и не поддерживающих их преступления против человечества, его мира и безопасности.
На этой странице, по разделам:
Историческая память или миф об исторической правде;
Исторические события ВМВ и ВОВ;
Историки российские, распространяющие правдивые сведения о ВМВ и ВОВ;
Телеведущие российские, распространяющих правдивые сведения о ВМВ и ВОВ;
Ветераны ВОВ и ВМВ и их правдивые свидетельства о ВМВ и ВОВ;
Преступления красноармейцев и ссср во время ВМВ и ВОВ.
я размещу свои ходатайства, которые я пытался заявлять в неправедном судилище, надо мной происходящем. В этих ходатайствах вы найдёте уникальную информацию, распространение которой так боится преступный режим роZZии. Они — жалкие трусы и слуги дьяволы, Вы же — будьте смелыми детьми Бога-Любви, взгляните правде в лицо и познайте Истину, а познав её, распространяйте её по всему лицу Земли даже до её краёв, чтобы люди, на примерах прошлого, жили в любви, мире и согласии, не насиловали и не убивали друг друга, не причиняли друг другу ужасную боль и бессмысленные страдания.
1 — Исторической память или миф об исторической правде
ПАМЯТЬ исторической ПРАВДЫ о ВМВ и ВОВ
В этом документе-ходатайстве:
ПОКАЗАНИЯ письменные (память исторической правды)
[скачать в формате DOCX для WORD],
Вы найдёте для себя ответ на вопрос о том, а возможно ли вообще говорить о существовании исторической правды, «кто её знает?», «кому она известна?», ведь историю пишут ангажированные, предвзятые, лжецы-победители.
Моя цитата из ходатайства:
Меня осудили за распространение заведомо ложных сведений, значит и изобличить меня может лишь ГЛАШАТАЙ ПРАВДЫ, но кто или что является тем мерилом, который определяет ИСТОРИЧЕСКУЮ ПАРВДУ?
Может быть это ИСТОРИКИ? НЕТ, они не являются мерилом исторической правды, никто в обществе не нарекал их таковыми, они всего лишь имеют статус “специалиста по истории», что говорит лишь о том, что эти люди, своей основной сферой жизнедеятельности и пропитания выбрали специализацию изучения событий прошлого, НО это не делает их ПРОВОЗГЛАСИТЕЛЯМИ ИСТРИЧЕСКОЙ ПРАВДЫ, ИБО они могут сознательно врать даже в суде по личным убеждениям, ради корысти или из-за страха перед репрессивным режимом, могут сознательно или не осознанно искажать информацию, ну и в конечном счёте они всего лишь смертные люди с ограниченным доступом к информации и со своим субъективным, ангажированным взглядом на события прошлого.
Может быть это ГОСУДАРСТВО, а точнее какие-то государственные законы, указы, акты, постановления и прочее? НЕТ, они не являются мерилом исторической правды, никто в обществе не нарекал их таковыми и не давал им таких прав. Жизнь и история человечества убеждают любого здравомыслящего человека и гражданина лишь в том печальном факте, что власть врёт в трёх случаях: вчера, сегодня и завтра. Как следствие, всем этим законам, документам, говорящим что-то о прошлом страны-государства цена не высока, а потому, если из них и можно узнать какую-то правду, то, где пишется что-то о плохом этой станы, то умножай на тысячу, а если о хорошем, то дели на миллион.
Историю пишут победители и гордецы. Почти никто из них не хочет хранить память о своих грехах и преступлениях прошлого. Все они мнят себя агнцами непорочными, а свои преступления и грехи, либо не признают вовсе, либо оправдывают и прикрывают фиговыми листочками благовидных предлогов, целей и желаний блага человечеству.
Кто и как фальсифицировал историю России. Главные герои русской истории (историк Зубов)
“ВОЗМОЖНА ЛИ НАУЧНАЯ ИСТОРИЯ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ? Олег Будницкий”
“Historian / Историк”
Википедия — свободная энциклопедия мира.“Историк — это человек, который изучает и пишет о прошлом и считается авторитетом в этом вопросе (авторитетом среди людей, но не мерилом истины в суде). Историки занимаются непрерывным, методичным повествованием и исследованием событий прошлого, связанных с человеческой расой; а также изучением всей истории во времени. Некоторые историки получают признание по публикациям или образованию и опыту. «Историк» стал профессиональной профессией в конце девятнадцатого века, когда в Германии и других странах появились исследовательские университеты.
Современные историки.
В 19 веке исторические исследования стали профессиональными в университетах и исследовательских центрах вместе с убеждением, что история является типом науки. Однако в 20 веке историки включили в свою историографию такие измерения социальных наук, как политика, экономика и культура, включая постмодернизм. С 1980-х годов появился особый интерес к воспоминаниям и увековечению прошлых событий.
История по своей природе склонна к постоянным дебатам, и историки, как правило, разделены. Не существует прошлого, по поводу которого существует общее согласие, поскольку существуют конкурирующие истории (например, элиты, неэлиты, мужчин, женщин, рас и т. д.). Широко признано, что «строгая объективность эпистемологически недостижима для историков». Историки редко формулируют свою концепцию объективности или обсуждают ее подробно. И, как и в других профессиях, историки редко анализируют себя или свою деятельность. На практике «определенные каноны исторического доказательства не соблюдаются широко и не являются общепринятыми» среди профессиональных историков. Хотя объективность часто рассматривается как цель тех, кто работает над историей, на практике нет единого мнения ни по одному конкретному вопросу. Историческая наука никогда не бывает свободной от ценностей, поскольку на труды историка влияют рамки его времени. Некоторые исследователи истории заметили, что не существует особых стандартов для таких исторических областей, как религия, искусство, наука, демократия и социальная справедливость, поскольку они по своей природе являются «по сути спорными» областями, поэтому им требуются разнообразные инструменты, характерные для каждой области заранее, чтобы интерпретировать темы из этих областей.
Существует три общепринятые причины, по которым избежание предвзятости не считается возможным в исторической практике:
— интересы историка неизбежно влияют на его суждение (какую информацию использовать и опускать, как представлять информацию и т. д.);
— все источники, используемые историками для своей истории, имеют предвзятость, а историки являются продуктами своей культуры, концепций и убеждений.
— Расовые и культурные предубеждения могут играть важную роль в национальных историях, которые часто игнорируют или преуменьшают роль других групп.
— Также гендерные предубеждения.
— Моральные или мировоззренческие оценки историков также считаются отчасти неизбежными, что создает сложности для историков и их исторических трудов.
Один из способов решения этой проблемы — открыто заявлять о своих предубеждениях своим читателям.
— В современную эпоху газеты (которые имеют собственную предвзятость) влияют на исторические отчеты историков.
— Википедия также создает трудности для историков.”
Какой общий вывод можно и нужно сделать из исследованного? Да очень простой! Историки и их труды сами по себе не являются источниками истинных или ложных исторических сведений, они, всего лишь на всего, являются источником субъективной, так или иначе предвзятой и ангажированной, интерпретации исторической информации, в свою очередь также, так или иначе, предвзятой и ангажированной!
2 — Исторические события ВМВ и ВОВ
НЕУДОБНАЯ ПРАВДА МИРА о Второй Мировой (великой отечественной) войне, ссср и сталинизме
В этом документе-ходатайстве:
ПОКАЗАНИЯ письменные Вегана Х. Б. об истинных исторических событиях ВМВ и ВОВ.pdf
[скачать в формате DOCX для WORD],
Вы найдёте интереснейшую и полезнейшую информацию:
1 — О ходе исторических событий 1939-1945гг.
2 — О пакте Молотова-Риббентропа, договоре о дружбе, и
секретных протоколах к ним прилагаемых.
3 — О нападении СССР на Польшу.
4 — О нападении СССР на Финляндию (Решение Лиги Наций).
5 — Об оккупации советским союзом стран Прибалтики.
6 — О приговоре Международного военного трибунала для суда и наказания главных военных преступников европейских стран оси.
7 — О резолюциях Европарламента о преступной деятельности СССР в годы Второй мировой войны.
3 — Историки российские, распространяющие правдивые сведения о ВМВ и ВОВ
В этом документе-ходатайстве:
ПОКАЗАНИЯ письменные Вегана Х. Б. об историках, распространяющих правдивые сведения о ВМВ и ВОВ.pdf
[скачать в формате DOCX для WORD],
Вы найдёте интереснейшую и полезнейшую информацию о событиях ВМВ и ВОВ и их участников из материалов российских историков:
1 — Эйдельман Тамары Натановны.
2 — Зубова Андрей Борисовича.
3 — Рыжкова Владимира Александровича.
4 — Будницкого Олега Витальевича.
“Профессиональное кредо историка”
Центр публичной истории / 1.7.2015.“У каждой профессии есть свое кредо, этические принципы (знаменитое правило «не навреди» и «клятва Гиппократа» у врачей, например). И любой профессионал, в том числе и историк любой специализации и направления подготовки, этим своим неписаным законам должен следовать.
Быть может наиболее четко «кодекс чести» историка сформулировала Американская историческая ассоциация в стандартах профессиональной этики историка, среди которых следующие правила:
— Историки должны заниматься своим ремеслом честно.
— Они должны уважать исторические документы.
— Они должны указывать источники, которые они используют.
— Они должны отдавать должное работам других ученых.
— Им следует уважать иные точки зрения и всячески приветствовать их появление, поскольку они же сами обсуждают их и подвергают критическому анализу.
— Им следует помнить, что успех нашей коллективной деятельности зависит от взаимного доверия.
— А это доверие нельзя обманывать.«Историки, работающие в правительственных, корпоративных и некоммерческих организациях могут столкнуться с выбором между профессионализмом и политическими симпатиями. Будучи историками, они должны сознавать всю сложность своей дисциплины, разнообразие исторических интерпретаций, пределы, возможности собственной точки зрения, а также дисциплины как таковой» — желание быть популярным или соответствовать запросам правительства не должно приводить к тому, что историк начинает искажать данные и неправильно применять исторические методы. Главная цель профессионального историка – беспристрастная и корректная интерпретация исторических фактов.”
“Вторая мировая война. Союз двух людоедов: 1939 — 1941 гг.” ТАМАРА ЭЙДЕЛЬМАН
“Лекция А. Б. Зубова — «Рукотворная катастрофа: как пришла Россия к 22 июня 1941 года»”
“Неудобные вопросы о Второй мировой. Владимир Рыжков”
“Олег Будницкий. Возможна ли научная история Великой Отечественной войны?”
4 — Телеведущие российские, распространяющие правдивые сведения о ВМВ и ВОВ
В этом документе-ходатайстве:
ПОКАЗАНИЯ письменные Вегана Х. Б. о телеведущих, распространяющих правдивые сведения о ВМВ и ВОВ.pdf
[скачать в формате DOCX для WORD],
Вы найдёте интереснейшую и полезнейшую информацию о событиях ВМВ и ВОВ и их участников из материалов популярнейших российских телеведущих и журналистов-расследователей:
1 — Сванидзе Николай Карловича.
2 — Парфёнова Леонида Геннадьевича.
3 — Радзинского Эдварда Станиславовича.
“Пакт Молотова — Риббентропа 1939 («Исторические хроники»)”
“«Суд времени» — Пакт Молотова-Риббентропа”
“«История в лицах» Николай Сванидзе, пакт Молотова — Риббентропа”
“Молотов и Риббентроп. Вторая мировая. Польский поход РККА. Финская война. Сталин-60. #НМДНИ-1939”
5 — Ветераны ВОВ и ВМВ и их правдивые свидетельства о ВМВ и ВОВ
НЕУДОБНАЯ ПРАВДА ВЕТЕРАНов ВОВ о Второй Мировой (великой отечественной) войне, ссср и сталинизме
В этом документе-ходатайстве:
ПОКАЗАНИЯ письменные Вегана Х. Б. о ветеранах ВОВ-ВМВ и их правдивых свидетельствах о той войне.pdf
[скачать в формате DOCX для WORD],
Вы найдёте интереснейшую и полезнейшую информацию о событиях ВМВ и ВОВ и их участников из материалов свидетелей и очевидцев тех событий:
1 — Астафьева Виктора Петровича.
2 — Быкова Василь Владимировича.
3 — Гроссмана Василия Семёновича.
4 — Копелева Льва Зиновьевича.
5 — Кузовлева Виктора Порфирьевича.
6 — Никулина Николая Николаевича.
7 — Померанца Григория Соломоновича.
8 — Рабичева Леонида Николаевича.
9 — Солженицына Александра Исаевича.
10 — Файна Григория Тимофеевича.
тех самых ветеранов ВОВ, которые, в последствии, не предали забвению все те ужасы войны, в которой участвовали сами, а оставили воспоминания о них в своих дневниках, мемуарах, автобиографиях, рассказах, книгах, различных интервью и документальных фильмах.
В них, они завещали нам, своим потомкам, хранить эту горькую правду и распространять её, с целью того, чтобы больше никто и никогда, не героизировал и не восхвалял никакие войны, даже оборонительные и защитительные.
Всё это насанье с ветеранами и лицемерием режимов мне также напоминает пример из классики. Это Лев Николаевич Толстой. В школе вам в голову будут вкладывать всякую дурь про «Войну и мир», книгу молодого Толстого, которую впоследствии он сам называл никчёмным произведением. И конечно же, никто вам не расскажет то, что, повзрослев и поумнев он стал непоколебимым пацифистом, исповедником и проповедником абсолютного ненасилия. Он искренне стал веганом и пацифистом, противником всякой войны и насилия и таким остался до последнего вздоха своей чистой и светлой жизни. Свои любвеобильные взгляды он открыто и активно проповедовал людям. Но кто об этом расскажет взрослым и детям? Конечно никто! А то вдруг мы все станем счастливее, любя друг друга и всё творение Бога!
Конечно, для пропаганды и людоедских режимов совка и нынешней роZZии очень удобно показывать вот такого вот 20-летнего паренька Астафьева, как впрочем и всех прочих ветеранов из моей подборки, молодого человека, с промытыми мозгами советской пропаганды, ещё мало чего познавшего в жизни в свои молодые годы, ушедшего на фронт и героически воевавшего за совок и родину против фашистов.
Ну а как на счёт другого Астафьева, умудрённого жизнью пожилого человека, много чего познавшего из Истины, ненавидящего войну, коммунистов и сталина. То, что Вы узнаете из материалов Астафьева и других ветеранов, участников ВОВ — это лишь верхушка айсберга. У Астафьева огромное писательское наследие, гора писем и много видео в интернете. Когда Вы всё это посмотрите и прочитаете, то отрицать очевидное станет невозможно, кроме внешних форм, коммунизм вообще, и сталинский режим в частности, сутью своей ничем не отличаются от фашизма, нацизма и гитлеровского режима.
В своих свидетельствах, ветераны, рассказывают не об единичных случаях преступлений красноармейцев, руководства КА и руководителей ссср, они говорят о порочности системы в целом, массовом преступном духе и сознании красноармейцев, руководства КА и руководителей ссср.
Своё участие в ВМВ и ВОВ они оправдывают лишь молодостью, промытыми мозгами пропагандой, “великой” целью победы над врагом, невозможностью что-либо сделать тогда, когда они видели все эти преступления, совершаемые на их глазах.
Руководствуясь заветом ветерана ВОВ Астафьева Виктора Петровича, который считал, что преступно романтизировать войну, делать её героической и привлекательной, и писал, что:
«Те, кто врёт о войне прошлой — приближает войну будущую! Ничего грязнее, кровавее, жёстче, натуралистичней прошедший войны на свете не было. Надо не героическую войну показывать, а пугать ей! Ведь война отвратительна! Надо постоянно напоминать людям о ней, чтобы не забывали! Как котят слепых, носом тыкать в нагаженные места: кровь, гной, слёзы, иначе ничего от нашего брата не добьёшься”
и словами историка Эйдельман Тамары Натановны, цитирующей Василя Быкова (участник ВОВ), писавшего Николаю Никулину (участнику-ветерану ВОВ):
“Ни в одной стране нет таких замечательных Ветеранов как в нашем родном и любимом СССР, они не только не способствуют выявлению правды и справедливости о войне, но наоборот больше всех озабочены тем, как бы спрятать правду, заменить её пропагандистским мифологизированием, где они герои и ничего другого, они вжились в этот надутый образ и не дадут его разрушить!”
Прошло полвека с тех пор, как были написаны эти слова и мало что изменилось, а если и изменилось, то может быть в худшую сторону, потому что вот этот ОБРАЗ, КАК БЫ правды, продолжает существовать, продолжает поддерживаться пропагандой и, на мой взгляд, он ОСКОРБЛЯЕТ ПАМЯТЬ настоящих ВЕТЕРАНОВ.”
далее я размещаю краткие выдержки из тех материалов писателей-ветеранов ВОВ, которые есть в открытых источниках и доступны для исследования всеми желающими узнать неприятную правду об ужасах великой отечественной войны 1939-45 годов.
22 марта 2023 года был издан указ президента РФ путина о “Праздновании 100-летия со дня рождения В. П. Астафьева”.
НЕУДОБНАЯ ПРАВДА ветерана ВОВ АСТАФЬЕВА о Второй Мировой (великой отечественной) войне и сталинизме
1 “Биография ветерана ВОВ Астафьева Виктора Петровича”
Материал из Википедии — свободной энциклопедии.
https://ru.wikipedia.org/wiki/Астафьев,_Виктор_Петрович
“Виктор Петрович Астафьев (1 мая 1924[1][2][…] или 2 мая 1924[3][4], Овсянка, Енисейская губерния — 29 ноября 2001[5][6][…], Красноярск[7]) — русский советский писатель, эссеист, драматург, сценарист.
Герой Социалистического Труда (1989), лауреат двух Государственных премий Российской Федерации (1995, 2003 — посмертно), двух Государственных премий СССР (1978, 1991) и Государственной премии РСФСР имени М. Горького (1975), кавалер ордена Ленина (1989). Член Союза писателей СССР. С 1989 по 1991 год — народный депутат СССР. Участник Великой Отечественной войны.
2 “Прокляты и убиты” (о книге Астафьева)
Материал из Википедии — свободной энциклопедии.
https://ru.wikipedia.org/wiki/Прокляты_и_убиты
“Первая книга романа написана в 1990—1992 годах, вторая книга в 1992—1994 годах. Роман не окончен, в марте 2000 года писатель заявил о прекращении работы над романом.
Название романа взято из его текста: сообщается, что на одной из стихир, имевшейся у сибирских старообрядцев, «писано было, что все, кто сеет на земле смуту, войны и братоубийство, будут Богом прокляты и убиты».
В романе описана Великая Отечественная война и исторические события в СССР, ей предшествовавшие, процесс подготовки пополнений, быт солдат и офицеров и их взаимоотношения между собой и командирами, собственно боевые действия. Книга написана в том числе на основе личных впечатлений писателя-фронтовика.
Писатель поднимает нравственные проблемы. Это проблемы взаимоотношений между людьми в условиях войны, конфликта между христианской моралью, патриотизмом и тоталитарным государством, проблемы становления людей, чья юность выпала на тяжелейшие годы. Красной нитью через роман проходит идея о наказании Божием советских людей посредством войны.
Как указывается в предисловии к одному из изданий романа: «Именно этим романом Астафьев подвёл итог своим размышлениям о войне как о „преступлении против разума“»Отзывы:
«Книга потрясла меня» — Василь Быков.
Из статьи литературного критика Ивана Есаулова (близкий друг Виктора Астафьева) о романе:
«В полном соответствии с христианской традицией Астафьевым ставится вопрос о наказании Божием русских людей советского времени, о наказании «по грехам нашим», совершённым после того, как Россию и русский народ большевистская революция сбросила в «чёртову яму» атеизма. Впервые в нашей литературе рассматривается глубочайшая нравственно-историческая проблема России, не загромождаемая показом военных поражений или военных удач советского оружия в 1941—45 гг. Ведь в 1941—45 гг. наша страна впервые за свою тысячелетнюю историю вела войну, уже не будучи христианским государством, а государством оголтело христоненавистническим».”
3 “Книга Астафьева «Прокляты и убиты»”
https://ilina-elena.ucoz.ru/proizvedenija/11.pdf
“Эпиграфом к первой книге романа служит цитата из Нового завета:
«Если же друг друга угрызаете и съедаете. Берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом» (Послание к Галатам 5:15)
Действия первой книги повествуют о том, как из разношёрстной толпы призывников (многие из которых имели конфликты с законом) в тяжелейших условиях складывается вполне боеспособный и в целом сплочённый коллектив. Постоянное недоедание, холод, сырость, отсутствие элементарных условий усугубляется конфликтами между призывниками, между призывниками и их командирами, да и между командирами не всё гладко. На глазах у мальчишек командир насмерть забивает опустившегося доходягу, происходит расстрел двух братьев-близнецов, которые по незнанию самовольно оставили временно часть, проводится показательный суд над Зеленцовым.
Эпиграф ко второй книге:
«Вы слышали, что сказано древним: «Не убивай. Кто же убьёт, подлежит суду». А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду» (Евангелие от Матфея 5:21-22)
Так же, как и в первой части книги, линейный сюжет перемежается описаниями довоенной и уже военной жизни персонажей книги. Тем не менее повествование второй части более динамично в сравнении с первой, что вполне объяснимо: «если в первой книге „Чёртова яма“ царят мат и смрад, то во второй части „Плацдарм“ — смерть. Если в первой — похабщина и гнусность солдатской тыловой жизни, то во второй — расплата за содеянное»”
Первое. на что хочу обратить внимание — это эпиграфы, цитаты Нового Завета. Для меня сразу является сигналом честности и искренности автора.
Второе. Из этой книги Астафьева я почти ничего не буду цитировать, потому что в ней в основном показана преступная деятельность руководства ссср и красной армии в отношении к нижестоящих как к “мясу”, хотя безусловно, этот момент тоже важен.
4 “Надо становиться на колени посреди России и просить у своего народа прощение».
Письма Виктора Астафьева — о войне, правде о ней и цене Победы
Новая Газета / Алексей Тарасов / 26.3.2015.
https://novayagazeta.ru/articles/2015/03/26/63539-171-nado-stanovitsya-na-koleni-posredi-rossii-i-prosit-u-svoego-naroda-proschenie-187
“От редакции.
Весной 2009 года увидел свет том писем Виктора Астафьева (1924—2001) «Нет мне ответа… Эпистолярный дневник. 1952—2001 годы». Перед этим составитель и издатель — иркутянин Геннадий Сапронов (1952—2009) — дал «Новой газете» верстку книги и право первой публикации выбранных редакцией писем (см. № 42, 46 за 2009-й). Через три недели на одном из организованных «Единой Россией» собраний Сапронова и журналистов «Новой», представивших аудитории книгу, предложили за нее расстрелять.Днепровские плацдармы! Я был южнее Киева, на тех самых Букринских плацдармах (на двух из трёх). Ранен был там и утверждаю, до смерти буду утверждать, что так могли нас заставить переправляться и воевать только те, кому совершенно наплевать на чужую человеческую жизнь.
Не надо лгать себе, Илья Григорьевич! Хотя бы себе! Трудно Вам согласиться со мной, но советская военщина — самая оголтелая, самая трусливая, самая подлая, самая тупая из всех, какие были до неё на свете. Это она «победила» 1:10! Это она сбросала наш народ, как солому, в огонь. … Сколько потеряли народа в войну-то? Знаете ведь и помните. Страшно называть истинную цифру, правда? Если назвать, то вместо парадного картуза надо надевать схиму, становиться в День Победы на колени посреди России и просить у своего народа прощение за бездарно «выигранную» войну, в которой врага завалили трупами, утопили в русской крови. … Все мы уже стары, седы, больны. Скоро умирать. Хотим мы этого или нет. Пора Богу молиться, Илья Григорьевич! Все наши грехи нам не замолить: слишком их много, и слишком они чудовищны, но Господь милостив и поможет хоть сколько-нибудь очистить и облегчить наши заплёванные, униженные и оскорблённые души. Чего Вам от души и желаю.
Ох уж эта «правда» войны! Мы, шестеро человек из одного взвода управления артдивизиона, — осталось уже только трое, — собирались вместе и не раз спорили, ругались, вспоминая войну, — даже один бой, один случай, переход — все помнили по-разному. А вот если свести эту «правду» шестерых с «правдой» сотен, тысяч, миллионов — получится уже более полная картина. «Всю правду знает только народ», — сказал незадолго до смерти Константин Симонов, услышавший эту великую фразу от солдат-фронтовиков. Я-то, вникнув в материал войны, не только с нашей, но и с противной стороны, знаю теперь, что нас спасло чудо, народ и Бог, который не раз уж спасал Россию — и от монголов, и в смутные времена, и в 1812 году, и в последней войне, и сейчас надежда только на него, на милостивца. Сильно мы Господа прогневили, много и страшно нагрешили, надо всем молиться, а это значит — вести себя достойно на земле, и, может быть, Он простит нас и не отвернёт своего милосердного лика от нас, расхристанных, злобных, неспособных к покаянию.
Книжку-документ, пусть и тысячным тиражом, Вы бросили в будущие времена, как увесистый булыжник, как ещё одно яркое свидетельство наших бед и побед, не совпадающее с той демагогией, что царила, да и до се царит в нашем одряхлевшем обществе, одряхлевшем и грудью, и духовно, и нравственно. Нужная, важная книга. Конечно, те, кто бегает или уже ковыляет с портретиками Сталина по площадям и улицам, никаких книжков не читают и читать уже не будут, но через два-три поколения потребуется духовное воскресение, иначе России гибель, и тогда будет востребована правда и о солдатах, и о маршалах. … однажды — во судьба! — совсем близко под городом Проскуровом видел и слышал Жукова. Лучше б мне его никогда не видеть и ещё лучше — не слышать.
Да, конечно, все войны на земле заканчивались смутой, и победителей наказывали. Как было не бояться сатане, восседающему на русском троне, объединения таких людей и умов, как Жуков, Новиков, Воронов, Рокоссовский, за которыми был обобранный, обнищавший народ и вояки, явившиеся из Европы и увидевшие, что живём мы не лучше, а хуже всех. Негодование копилось, и кто-то подсказал сатане, что это может плохо кончиться для него, и он загнал в лагеря спасителей его шкуры, и не только маршалов и генералов, но тучи солдат, офицеров, и они полегли в этом беспощадном сражении. Но никуда не делись, все они лежат в вечной мерзлоте с бирками на ноге, и многие с вырезанными ягодицами, пущенными на еду, ели даже и свежемороженые, когда нельзя было развести огонь.
О-ох, мамочки мои, и ещё хотят, требуют, чтоб наш народ умел жить свободно, распоряжаться собой и своим умом. Да всё забито, заглушено, и истреблено, и унижено. Нет в народе уже прежней силы, какая была, допустим, в 30-х годах, чтоб он разом поднялся с колен, поумнел, взматерел, научился управлять собой и Россией своей, большой и обескровленной.”
5 “Переписка из двух углов Империи” (цитата “коммунизм и фашизм одно”)
Журнал «Вопросы литературы» / Константин Азадовский / 09.06.2020.
https://voplit.ru/2020/06/09/perepiska-iz-dvuh-uglov-imperii/
“Вновь и вновь, надрывая голос, напоминал Астафьев о том, что такое коммунизм («Коммунисты принесли огромное зло не только русскому человеку, но и миру»), предупреждал современников и соотечественников об опасности его возрождения. «Главное, чтобы коммунисты вновь не подняли войну и не залили бы Россию кровью, ибо на этот раз войну России не выдержать – она утонет в собственной крови…» . И в другом интервью: «Если еще раз народ допустит сатану к власти – снова Россия умоется кровью, разорится и погибнет окончательно!»
Астафьев оказался пророком нашего времени, НЕО-коммунисты снова воспряли во главе с президентом-сатаной, разожгли войну и залили россию кровью собственных граждан.И наконец, именно устами Астафьева произнесен был страшный приговор над Россией, который не отважился в свое время сделать ни президент, ни Конституционный суд, ни один из писателей – «властителей дум». Астафьев не только поставил знак равенства между германским фашизмом и русским коммунизмом, но и – сравнивая два этих мировых зла – открыто сказал о том, какое из них страшнее. «…Коммунистические крайности, – утверждал Астафьев, – это фашистские крайности, и по зверствам своим, и по делам они превзошли фашистские. Фашисты просто детсадовцы по сравнению с нашими деспотами». Более того. Поднимаясь над предвзятым, сформированным нашей пропагандой отношением к немцам, Астафьев начинает видеть в бывшем противнике не врага, а «Тогда говорили: фашисты не люди, – обронил Астафьев в одном из интервью. – Как это не люди. А коммунисты кто – люди?»”
6
“УЖАСНАЯ ПРАВДА О ВОЙНЕ. Откровенный рассказ ветерана ВОВ и писателя Астафьева Виктора Петровича”
https://youtu.be/uAbHRGmuMqw?si=H6KCQBpxOWv53h_e
“Война Астафьева совсем не похожа на то, что мы привыкли видеть во многих наших военных фильмах или читать в военных прозах. По словам Астафьева о войне столько наврали и так запутали всё с ней связанное, что в конце концов война сочинённая затмила войну истинную! …
Астафьев даёт мне полное право сомневаться в правдивости официальных советских источников о ВОВ
… Всё это такие сказки политотдельские, сказки Зои Космодемьянской, сказки Саши Матросова, они жертвы конечно демагогии нашей, жертвы наши системы, жертвы двух волков этих, которые войну подняли. …
Кто эти два волка? Это гитлер и сталин!О переправе через Днепр
На участке где плыл Астафьев, из 25 000 человек до другого берега добралось только 3 600 и это только на одном участке, а их были десятки. В битве за Днепр наши войска потеряли около 300 000 солдат, сколько же из них просто бессмысленно потонули, из-за бездарный подготовки, так ни разу и не выстрелив. Всю жизнь Астафьев утверждал, что мы победили в этой войне только потому, что просто завалили немцев трупами, залили своей кровью. Ему, как солдату, было известно это лучше всех, он на своей шкуре испытал то, что такое советское командование и советское наступление, потери никого не интересовали, главное результат, главное победа, любой ценой, любые жертвы, отсюда такое количество погибших, отсюда эти бесчисленные вереницы пленных в немецкой хронике. По словам Астафьева, русских солдат бросали в печь войны как солому, страна большая, народу много, нарожают ещё. Астафьеву тогда повезло он доплыл до другого берега, но уже там после нескольких дней беспрерывных боёв его тяжело ранило в голову. Позже он писал в письме: «Днепровский плацдарм, ранен был там и утверждаю, до смерти буду утверждать, что так могли нас заставить переправляться и воевать только те, кому совершенно наплевать на чужую человеческую жизнь!
Вот это вот определение руководству красной армии и ссср.Вот так вот втягиваешься в войну. Вот говорят, опыт войны, вот оно втягивание, чтобы ты мог жрать как скотина последняя, спать как скотина последняя, терпеть вошь. Для Астафьева самое страшное на войне это привычка к смерти, когда смерть становится повседневной, обыденной и уже не вызывает никаких эмоций. Когда можно сидеть и без отвращения есть на замёрзшем трупе. Поэтому Астафьев считал, что преступно романтизировать войну, делать её героической и привлекательной. Астафьев писал: «Те, кто врёт о войне прошлой — приближает войну будущую! (как видим сбылись эти пророческие слова на нынешней россии) Ничего грязнее, кровавее, жёстче, натуралистичней прошедший войны на свете не было. Надо не героическую войну показывать, а пугать ей! (чем я, Христолюб, и занимаюсь) ведь война отвратительна! Надо постоянно напоминать людям о ней, чтобы не забывали! Как котят слепых, носом тыкать в нагаженные места: кровь, гной, слёзы, иначе ничего от нашего брата не добьёшься”
7
Виктор Астафьев. ПРАВДА О ВОЙНЕ 1941-1945 от фронтовика-писателя | Великая Отечественная война
https://www.youtube.com/watch?v=WbAF4leaIK4
“— (журналист) При этом в каждой русской семье гитлер кото-то убил, у меня деда убил, у вас убил.
— (Астафьев) Так у нас свои убийцы родные были, они столько истребили своего народа, в отличии от гитлера!
— (журналист) То есть сталин страшнее чем гитлер?
— (Астафьев) Конечно, конечно!
— (журналист) Как можно сравнивать, Виктор Петрович, но тот фашист, и этот фашист, что гитлер, что сталин, какая разница кто из них больше убил, если оба фашисты?
— (Астафьев) Там спасло германию что? У власти был 12 лет фашизм, и германии повезло только в том, имела этого товарища (гитлера) всего 12 лет, а мы (сталина) 70 лет. …
— (Астафьев) Говорим о бесчеловечности, вот она. Хорошо было сказано у Симонова, когда он вёл передачи: «всю правду о войне знает только народ». Когда я поработал над военной книгой, я понял, что Симонов не прав! И народ НЕ ЗНАЕТ всей правды, знает только БОГ всю правду о нашей войне, настолько она преступна, настолько она кровава, такая всеобъемлющая, так в неё много вошло всего. Мы расстреляли МИЛЛИОН человек на фронте, МИЛЛИОН! Кто это может себе позволить? Это могут позволить себе люди, которые провели коллективизацию, стреляя налево и направо. Люди, которые, 12 МИЛЛИОНОВ держат за решёткой, придумывая им всякие преступления, и столько же охраняет их. Мы работали за пятеры-десятерых, а эти сидели морды (номенклатура, чекисты и пр.) и истребляли наш народ!”
1 “Быков Василь Владимирович (Биография) — Википедия”
Материал из Википедии — свободной энциклопедии.
https://ru.wikipedia.org/wiki/Быков,_Василь_Владимирович
“Советский и белорусский писатель, общественный деятель, депутат Верховного Совета БССР 9—11 созывов, участник Великой Отечественной войны, член Союза писателей СССР. Герой Социалистического Труда (1984). Народный писатель Белорусской ССР[8] (1980). Лауреат Ленинской премии (1986). Лауреат Государственной премии СССР (1974). Лауреат Государственной премии Белорусской ССР (1978). Большинство его произведений — повести, действие которых происходит во время Великой Отечественной войны и в которых показан нравственный выбор человека в наиболее драматичные моменты жизни. Василь Быков — один из крупнейших представителей «лейтенантской прозы».”
2 “Книга «Жестокая правда войны. Воспоминания пехотинца»”
https://www.chitai-gorod.ru/product/zhestokaya-pravda-voyny-vospominaniya-pehotinca-2768806
“Шел все-таки сорок пятый. До победы оставался всего месяц. А случись это раньше на год, даже на полгода, было бы не до смеха. Вспомнилась история, которая произошла с нашим командиром взвода управления. В Венгрии во время сильной бомбежки лейтенант этот, раненный в ногу, дополз до крестьянского подворья и влез в погреб. Вслед за ним туда заполз ктото еще, тоже раненый. Вскоре бомбежка кончается, затихает бой. Они лежат вдвоем, не видя друг друга в темноте, и не могут определить, кто рядом – свой или чужой? Потому молчат. И главное, не знают: в чьих руках село, за которое шел бой. Ни один не хочет открыться первым. Так прошла ночь. Когда рассвело, лейтенант разглядел, что перед ним немец, капитан медицинской службы. Да и тот увидел, кто перед ним. Но за пистолеты не схватились: ведь кто там, наверху, неведомо. Первым не выдержал немец – кое-как выбрался. А лейтенант не смог. Лежит и ждет: вот придут немцы, возьмут в плен или пристрелят. И они действительно пришли, на ломаном русском языке объяснили, что стрелять не будут, а окажут медицинскую помощь. Вытащили лейтенанта наружу, принесли в полевой лазарет, где тот самый немецкий медик, что сидел с лейтенантом в погребе, перевязал ему ногу и спросил, что он хочет – вернуться к своим или остаться в плену? Наш, разумеется, захотел к своим. Тогда на следующую ночь два немца положили его на палатку и подтащили к нашему переднему краю. Через полчаса он свалился в один из окопов. Ну, отвезли в санбат, лежит там лейтенант, его перевязывают, лечат, а он по ночам рассказывает соседу, что с ним приключилось. Вскоре в санбате появляется незнакомый офицер и говорит, чтобы этого «ранбольного» срочно подготовили к эвакуации. Одного. Больше в полку его никто не видел. И даже слухов никаких о нем не дошло. Впоследствии этот случай я использовал в рассказе «Одна ночь». Хотя там другой фон, да и время другое, но общество наше и прежде всего наша редактура не были готовы к восприятию произведений такого рода – на темы, от которых шел неприемлемый для них «дух пацифизма». Тогдашний редактор «Полымя» Максим Танк отказался публиковать рассказ В. В. Быков «Жестокая правда войны. Воспоминания пехотинца» по причине, как он писал, «невыразительности идеи». Но, мне думается, она была выражена достаточно четко, как четки и выразительны были партийные установки относительно её. Ох, уж это партийно-кагэбэвское отношение к тому, что и как писать!..
Напряжение боев в то время несколько ослабело, немцы не слишком упорно оборонялись, да и мы не очень лезли. Пехота шастала по домам и дворам. Срочно потребовались трофеи: с самого верха пришло разрешение посылать посылки на родину. Потому и шарили в оставленных жителями домах, открывали шкафы и комоды, хватали одежду и обувь. А заодно и продукты, хотя с продуктами в Австрии было совсем не так, как в Венгрии, – австрийцам их выдавали по карточкам. Дисциплина в войсках явно расшаталась, солдаты нередко кудато исчезали по собственным делам. Ну и пили много. Командир третьей батареи капитан Кохан, основательно набравшийся у соседей, ночью возвращался на свой НП, и часовой в темноте застрелил его. А ведь до победы оставались считанные дни… Похоронили в Восточной Австрии.
Ночью я проснулся и побрел в городок. Он был уютный, ухоженный, как все австрийские городки, и к тому же не тронутый войной. В одном месте мое внимание привлек яркий свет автомобильных фар. Подхожу поближе. Вижу: наши солдаты растаскивают продовольственный склад. Противотанковой гранатой проломили запертую дверь и – ввалились. Там – ящики и мешки: спиртное, консервы, мука, шоколад… Грузят на машины. Я тоже сбегал к своим, пригнал «студер». И нам хватило. Не обделили и австрийцев – они ведь жили голодновато. Подошел ко мне старик с мисочкой: разрешите, мол, набрать муки. Что тебе мисочка, говорю, бери мешок. Не подниму, отвечает, тяжело. Все-таки подставил сгорбленную спину. Солдаты навалили на нее мешок, и старик, шатаясь, исчез в темноте. Мы стали добрыми – чужого добра не жалели… Может, и хорошо делали – то была наша ночь, ночь победителей. Следующий день принадлежал уже не нам. Уже утром понаехало высокое начальство, всех американцев выперли с нашего берега. На мосту утроили караул. Никого – ни туда, ни оттуда. А мы мечтали угостить награбленным наших союзников. Не удалось. Полк быстро отвели в тыл, под город Леобен, где в лесу приказали сдать все добытое той ночью. Поскольку никто ничего добровольно сдавать не хотел, начальники и их подручные взялись за это дело сами – выгрузили из машин немало наших запасов: бутылки, сыр, шоколад. Сказали: будете получать «в порядке довольствия». Надо ли говорить, что мы ничего не получили? Все, отнятое у нас, поехало в тыл.”
1 “Гроссман Василий Семёнович (Биография) — Википедия”
Материал из Википедии — свободной энциклопедии.
https://ru.wikipedia.org/wiki/Гроссман,_Василий_Семёнович
“Гроссман Василий Семёнович (настоящее имя — Иосиф Соломонович Гроссман; 29 ноября (12 декабря) 1905, Бердичев — 14 сентября 1964, Москва) — русский советский писатель и журналист, военный корреспондент.
Главная книга писателя — роман «Жизнь и судьба» — был конфискован в 1961 году КГБ, чудом сохранён, тайно вывезен на микрофильме и впервые опубликован только в 1980 году в Швейцарии, в Лозанне (под редакцией Шимона Маркиша и Ефима Эткинда).
Военный корреспондент
Летом 1941 года Василий Гроссман был мобилизован в армию, ему было присвоено звание интенданта 2-го ранга. С августа 1941-го по август 1945 года служил специальным военным корреспондентом газеты «Красная звезда» на Центральном, Брянском, Юго-Западном, Сталинградском, Воронежском, 1-м Белорусском и 1-м Украинском фронтах. В 1942 году написал повесть «Народ бессмертен», ставшую его первым крупным произведением о Великой Отечественной войне.
Во время немецкой оккупации города Бердичева мать писателя Екатерина Савельевна была переселена в гетто и 15 сентября 1941 года расстреляна в ходе одной из акций уничтожения еврейского населения в Романовке[14][15]. До конца жизни писатель писал письма своей погибшей матери. Её история будет отражена в посвящённом ей романе «Жизнь и судьба»: мать Виктора Штрума тоже будет убита нацистами при уничтожении еврейского гетто[16]. Жившая на протяжении 1930-х годов с Екатериной Савельевной в Бердичеве единственная дочь писателя Екатерина в начале июня 1941 года была отправлена в пионерский лагерь и с началом боевых действий вместе с матерью, сёстрами и отчимом эвакуирована в Ташкент[17].
Во время битвы за Сталинград В. С. Гроссман находился в городе с первого до последнего дня уличных боёв. За участие в Сталинградской битве, в том числе в боях на передовой линии обороны, награждён орденом Красной Звезды. В 1943 году ему было присвоено звание подполковника. На мемориале Мамаева кургана выбиты слова из его очерка «Направление главного удара»: «Железный ветер бил им в лицо, а они всё шли вперёд, и снова чувство суеверного страха охватывало противника: люди ли шли в атаку, смертны ли они?». Повести «Народ бессмертен», «Сталинградские очерки», другие военные очерки сложились в книгу 1945 года «Годы войны».
В. С. Гроссман был в числе корреспондентов, первыми ступивших в освобождённые советскими войсками концлагеря Майданек и Треблинка. Описание увиденного в Майданеке было поручено Константину Симонову, а о Треблинке в конце 1944 года Гроссман опубликовал статью «Треблинский ад», открывшую тему Холокоста в СССР[18]. После войны Гроссман и Илья Эренбург составили «Чёрную книгу» — сборник свидетельств и документов о Холокосте[19]. «Чёрная книга» была издана на английском языке в 1947 году в Нью-Йорке, но русское её издание тогда так и не появилось; набор был рассыпан в 1948 году; идеологическая установка требовала не выделять ни одну национальность в рамках всего пострадавшего в ходе войны населения СССР[20]. Первое издание на русском вышло лишь в 1980 году с купюрами в Израиле.
Пьеса «Если верить пифагорейцам», написанная перед Великой Отечественной войной и опубликованная в 1946 году в журнале «Знамя», была негативно оценена критикой за якобы неверное понимание исторического процесса[21][22]. …
Рукопись продолжения опубликованного в «Новом мире» романа «За правое дело» — романа «Жизнь и судьба», носящего резко антисталинский характер, над которым писатель работал с 1950 года, была отдана автором для публикации в редакцию журнала «Знамя». В феврале 1961 года были конфискованы копии рукописи и черновики при обыске КГБ дома Гроссмана. Была изъята и копия романа, находившаяся для перепечатки в редакции журнала «Новый мир»[25]. Главный редактор журнала «Знамя» В. М. Кожевников сам отдал свой экземпляр в КГБ. Пытаясь спасти свою книгу, В. С. Гроссман писал Н. С. Хрущёву[25][26]:
«Я прошу Вас вернуть свободу моей книге, я прошу, чтобы о моей рукописи говорили и спорили со мной редакторы, а не сотрудники Комитета Государственной Безопасности. … Нет правды, нет смысла в нынешнем положении, в моей физической свободе, когда книга, которой я отдал свою жизнь, находится в тюрьме, ведь я её написал, ведь я не отрекался и не отрекаюсь от неё. … Я по-прежнему считаю, что написал правду, что писал её, любя и жалея людей, веря в людей. Я прошу свободы моей книге». …
После ареста «антисоветских» рукописей Гроссман почти потерял возможность публиковаться. Потрясение подточило здоровье писателя и, по мнению ряда биографов, ускорило его смерть[16][18][28]. Василий Гроссман умер от рака почки после неудачной операции 14 сентября 1964 года. Похоронен в Москве на Троекуровском кладбище. …
25 июля 2013 представители ФСБ передали Министерству культуры рукописи романа «Жизнь и судьба»[29].”
Василий Гроссман (Еврейский музей и центр толерантности)
2 “8 причин запрета романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба»”
Критика советской идеологии, тема антисемитизма, прямые параллели между Советским Союзом и Третьим рейхом и другие возмутительные идеи, которые привели к аресту рукописи.
https://arzamas.academy/materials/2061
“Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» (1960) — это продолжение романа «За правое дело» (1952). Обе книги посвящены событиям Второй мировой войны. Основной сюжет сосредоточен вокруг Сталинградской битвы, но не исчерпывается одной только военной темой.
Судьба романа «За правое дело» оказалась непростой. Книгу около четырех лет не печатали, ее приходилось переписывать, перестраивать и т. п. В 1952 году она все же была опубликована в журнале «Новый мир». Однако в январе 1953 года в центральной прессе открыто начало обсуждаться антисемитское «дело врачей»
Книга, где была намечена еврейская тема, как и ее создатель, носивший еврейскую фамилию, оказались под шквалом критики. Впрочем, вскоре после прекращения дела врачей все утихло, а впоследствии роман «За правое дело» был многократно переиздан.
Еще более драматическая биография у второй части дилогии — романа «Жизнь и судьба». В первой половине 1960 года, когда «Жизнь и судьба» была близка к завершению, Гроссман отнес ее Александру Твардовскому, главному редактору «Нового мира». Тот не рекомендовал Гроссману даже пытаться напечатать свою работу. Тогда автор обратился к редактору журнала «Знамя» Вадиму Кожевникову. Роман был принят к рассмотрению, с Гроссманом был заключен издательский договор, ему был выплачен аванс.
В декабре 1960 года в «Знамени» состоялось обсуждение рукописи. Все присутствовавшие на заседании единогласно выступили против публикации романа, назвав его «идейно порочным». Автор, не присутствовавший на заседании, был уведомлен об этом по телефону. 14 февраля 1961 года сотрудники КГБ конфисковали у Гроссмана экземпляры романа. Также роман был изъят из редакции «Нового мира» и, вероятно, из «Знамени».
Что же вызвало у критиков романа такое возмущение? И что вынудило советское руководство пойти на такую меру, как арест рукописей?
Причина тому — мощнейшая обличительная сила этого романа, его политическая проблематика.
1. Параллели между Советским Союзом и гитлеровской Германией
Пожалуй, это главная причина запрета романа. В «Жизни и судьбе» два антагонистических режима, нацистский и большевистский, уподоблены друг другу. Оба они основаны на нетерпимости к инакомыслию, репрессивной политике, преклонении перед вождем и фальсификации истории. Эти параллели не просто намечены пунктиром — Гроссман настаивает на сходстве тоталитарных систем. …
С начала войны образ нацистской Германии был четко определен советской прессой и историографией. Победа над армией Третьего рейха была необходима, кроме прочего, как свидетельство исторического превосходства СССР над капиталистическим миром. Переоценка этого не допускалась.
2. Тема антисемитизма
Одна из важнейших тем романа — холокост. Гроссман раскрывает ее в целом ряде глав. …
Гроссман не ограничивается описанием лишь антисемитизма нацистов — те же пороки он обнаруживает в советском обществе.
Подобно матери Гроссмана, Анна Семеновна, мать главного героя «Жизни и судьбы» Виктора Штрума оказалась в зоне оккупации, и перед смертью ей удается отправить сыну письмо. В нем, кроме прочего, Анна Семеновна с горечью отмечает, что бывшие добрые соседи отворачиваются от нее. Более того, жена дворника не скрывала своей радости от того, что «жидам конец». Некий пожилой педагог, который всегда хорошо относился к Штруму и его матери, теперь перестал с ней здороваться и говорил в немецкой комендатуре, что в воздухе наконец перестало пахнуть чесноком.
Однако Гроссман идет дальше. Он демонстрирует, что советский бытовой антисемитизм — это метастазы антисемитизма государственного: «В тоталитарных странах, где общество отсутствует, антисемитизм может быть лишь государственным». Такой тип антисемитизма — это всегда «свидетельство того, что государство пытается опереться на дураков, реакционеров, неудачников, на тьму суеверных и злобу голодных».
Подобные суждения, безусловно, грубо нарушали стройность советской идеологической системы. С официальной точки зрения СССР был интернациональным государством. Представители всех этносов были в нем равны. Все они — члены большой семьи советских народов. Гроссман показывает, что на деле это не так. Антисемитизм в его романе стал еще одной параллелью между СССР и гитлеровской Германией.
3. Критика советской идеологии
… Идеологическая опасность этого фрагмента в том, что здесь подвергается критике идея построения социализма, поскольку социализм — это политическая программа, которая претендует на достижение всеобщего блага. Но всеобщее благо, по Гроссману, недостижимо без принесения жертвы. Поэтому в идее блага заложена идея насилия над тем, кому это благо обещано. Подобные утверждения, безусловно, противоречили советским пропагандистским установкам, согласно которым Советское государство было наиболее гуманным в мире.
4. Пропаганда свободы личности и общества как высшей ценности
… Суждения Гроссмана о нехватке и необходимости свободы были неуместны во время написания романа. Формально в Советском Союзе свободны были все, кто не нарушал закона. Те, кто нарушил, были заслуженно приговорены к лишению свободы или высшей мере наказания. Того факта, что в действительности советское общество было лишено свободной прессы, реальных политических выборов, было ограничено в возможности выезжать за пределы своего государства и даже свободно выражать свои мысли, официальная советская литература не признавала.
5. Обличение советской бюрократии
… Обличать социальное неравенство и бюрократизм в столь резкой форме советским писателям возбранялось. Официально в СССР было создано общество равных, объединенных общей целью людей, никто из которых не имел привилегий перед законом. Интересы всего народа выражала Коммунистическая партия — единственная направляющая и руководящая сила всего государства.
6. Критика генералитета
… Представители генералитета считались не просто элитой, они были частью высшего слоя советской номенклатуры. Кроме того, и в литературной среде было много людей, связанных с армией, а книги на военную тему, как правило, подвергались военной цензуре. Наконец, сам Чуйков в конце 1960 года был главнокомандующим Сухопутными войсками СССР и заместителем министра обороны. Дискредитация столь влиятельных советских политиков, безусловно, делала этот роман «непроходимым».
7. Порочное изображение коммунистов и отсутствие должного пиетета к партии
… Авторитет партии был непререкаем. Советская литература признавала, что частные ошибки могут быть допущены и самым верным членом партии, но он обязательно преодолеет их. У Гроссмана — не так. Сомнения искренних партийцев кончатся для них плохо, а судьбы многих лицемеров, наоборот, сложатся удачно.
8. Упоминания о последствиях политических репрессий и коллективизации
Гроссман в романе не осуждает политические репрессии как таковые, они — ожидаемая и закономерная составляющая сталинской системы. Однако никакие закономерности не оправдывают то, что осужденные по политическим делам — пусть даже виновные люди — в ГУЛАГе оказывались лишены права на человеческое достоинство. Их статус не просто был ниже статуса уголовников: настоящие преступники — убийцы, воры и насильники — имели над политзэками почти полную власть. …
Еще одна трагедия советского общества, которую описывает Гроссман в воспоминаниях своих героев, — коллективизация. …
В романе достаточно много отсылок к трагическим событиям 1920–30-х годов. Даже после ХХ съезда КПСС, на котором Никита Хрущев публично осудил политику Сталина, поднимать эти темы не позволялось.”
1 “Копелев Лев Зиновьевич (Биография) — Википедия”
Материал из Википедии — свободной энциклопедии.
https://ru.wikipedia.org/wiki/Копелев,_Лев_Зиновьевич
“Копелев Лев Зиновьевич (27 марта [9 апреля] 1912, Киев — 18 июня 1997, Кёльн) — русский писатель, литературовед-германист, критик, диссидент и правозащитник. Лауреат международной премии «Балтийская звезда» (2018, посмертно)[1].
Родился в еврейской семье. … Родители неприязненно относились к большевикам и советской власти. Но детям свою точку зрения пытались внушить с помощью грубости и угроз. Так, за сочувственные слова о Ленине и Троцком, которых «никто не любит», Лёва получил от отца пару пощёчин.
Отец скривил рот и ударил меня злее, сильнее, чем всегда, по одной щеке, по другой, больно ткнул в лоб: «Идиот… мерзавец»[9].
А когда а в школе появились пионерские отряды, пригрозил: «Увижу с красной тряпкой — выпорю, сидеть не сможешь»[10]. В итоге такие методы вызывали у мальчика отторжение от отцовских взглядов. При этом домашняя учительница словесности, убеждённая народница и социалистка, относилась к нему с внимательным уважением, понемногу передавая свои убеждения[11]. …
По воззрениям был коммунистом. … В 1932 году принимал участие в изъятии у крестьян имущества, в рамках работы чрезвычайных комиссий НКВД по ликвидации кулачества — эти наблюдения легли в основу книги его мемуаров «И сотворил себе кумира»[19]. …
В 1941 году записался добровольцем в Красную армию. Благодаря своему знанию немецкого языка служил пропагандистом и переводчиком. Приказом Военного совета (ВС) Северо-Западного фронта № 243 от 11 марта 1943 года майор административной службы Копелев Лев Залманович был награждён орденом Красной Звезды[20]. Приказом ВС Северо-Западного фронта № 940 от 19 ноября 1943 года старший инструктор 7-го отдела политуправления СЗФ майор административной службы Копелев Лев Залманович был награждён орденом Отечественной войны 2-й степени за подготовку антифашистов и перевербованных военнопленных для разведывательной работы в войсках противника и разработку методик обучения для этой работы[21]. Его единственный брат Александр (1915—1941), выпускник МХТИ (1939), погиб на фронте[22][23].
Арест в 1945 году
Когда в 1945 году Советская армия вошла в Восточную Пруссию, Копелев был арестован 5 апреля 1945 года. Это произошло, по его собственным словам, вследствие конфликта с начальником 7-го отделения Политотдела 50-й армии М. Д. Забаштанским, который обвинил его в «пропаганде буржуазного гуманизма», критике командования и тому подобных правонарушениях. Сам Копелев все обвинения отрицал[24].
Его дело было рассмотрено в декабре 1946 года военным трибуналом МВО, и он был признан виновным по статье 58-10. Но 4 января 1947 года приговор был отменен, и он был освобожден из заключения[25].
Однако он снова был арестован 17 марта 1947 года по той же статье. Он был приговорен сначала к 3 годам ИТЛ, но потом приговор был увеличен до десяти лет заключения по статье 58, п. 10[25]. Сначала попал в Унжлаг, где был бригадиром, а позднее — медбратом в лагерной больнице[24]. Затем в «шарашке» Марфино встретился с Александром Солженицыным, став прототипом Рубина[26][27][28] в его романе «В круге первом».
Освобождён в 1954 году, реабилитирован в 1956 году. Восстановился в КПСС. В 1959 году принят в члены Союза писателей[29]. В 1957—1960 годах преподавал историю зарубежной печати в Московском полиграфическом институте, в 1960—1968 годах работал научным сотрудником во ВНИИ искусствознания. В 1964 и 1965 годах совершил поездки в ГДР.
С 1966 года активно участвовал в правозащитном движении. В 1968 году исключён из КПСС и уволен с работы за подписание протестных писем против преследования диссидентов, а также за критику советского вторжения в Чехословакию. Начал распространять свои книги через самиздат. В 1977 году был исключён из Союза писателей с наложением запрета преподавать и публиковаться.
Занимаясь историческими исследованиями по российско-германским культурным связям, поддерживал контакты с рядом немецких вузов. В течение многих лет дружил с немецким писателем Генрихом Бёллем[30].
Выезд в ФРГ
12 ноября 1980 года с разрешения властей выехал в ФРГ по выездной визе сроком на один год, но уже 12 января 1981 указом Президиума Верховного Совета СССР был лишён советского гражданства «за действия, порочащие высокое звание гражданина СССР». С 1981 года — профессор Вуппертальского университета[нем.]. Позднее — почётный доктор философии Кёльнского университета. В 1990 году гражданство СССР ему было восстановлено.
Умер в Кёльне в 1997 году. Похоронен на Донском кладбище в Москве[31]
Творчество
Копелев описал свою жизнь в трёх книгах: «И сотворил себе кумира» (1978), где рассказывает о детстве и юности; «Хранить вечно» — о конце войны и первом заключении; «Утоли моя печали» (1981) — книга названа по церкви, перестроенной позже под «шарашку», где он был в заключении.
Его книги объединены свойственным ему умением видеть проявления человечности в условиях бесчеловечной системы. — Вольфганг Казак.
Память
В Кёльне созданы фонд и музей Льва Копелева.
В 2001 году Кёльн (Германия) учредил международную премию имени Льва Копелева. Вручается гражданам различных стран, борющимся за мир и права человека[43].”
2 “Книга «ХРАНИТЬ ВЕЧНО». Автор Лев Копелев”
http://www.belousenko.com/books/kopelev/kopelev_khranitj_vechno.htm
“Аннотация.
Эта книга патриарха русской культуры XX века – замечательного писателя, общественного деятеля и правозащитника, литературоведа и германиста Льва Копелева (1912–1997). Участник Великой Отечественной войны, он десять лет был «насельником» ГУЛАГа «за пропаганду буржуазного гуманизма» и якобы сочувствие к врагу. Долгое время лучший друг и прототип одного из центральных персонажей романа Солженицына «В круге первом», – с 1980 года, лишенный советского гражданства, Лев Копелев жил в Германии, где и умер. Предлагаемое читателю повествование является частью автобиографической трилогии. Книга «Хранить вечно» впервые издана за рубежом в 1976 и 1978 гг., а затем в СССР в 1990 г.
Глава тринадцатая (13). Грауденц. Последние бои
Мародёрство
Прошел слух, что Грауденц уже взят, и охотники за трофеями спешили поживиться.
Большинство жителей центральных улиц с начала осады переселились в «пивницы» – подвалы, оборудованные как бомбоубежища. Трофейщики вламывались в пустые квартиры и там хозяйничали примерно так же, как в Восточной Пруссии. Но иные, более ретивые искатели «ур» и чего позанятнее, забирались и в подвалы.
– Проверка документов. Где тут прячутся фрицы? – тыча автоматами, требовали часы, кольца, выволакивали женщин…
Раз, другой мы шуганули таких гостей, пытавшихся проверить документы в подвале нашего дома. И слух о советских офицерах, которые защищают цивильных, быстро проник в другие дома и даже на соседние улицы. За нами стали прибегать плачущие женщины, реже мужчины – «грабуйон», «гвалтуйон», «панове, ратуйце». И мы спешили на выручку…
Глава одиннадцатая (11). В Восточной Пруссии
Уничтожение имущества
Первые прусские деревни Гросс– Козлау и Кляйн-Козлау горели. Шофер должен был держаться середины улицы: с обеих сторон жарко полыхали дома под черепичными крышами… Тлело и дымилось высокое дерево перед горящей церковью. Людей не видно. Несколько минут мы ехали сквозь огненный туннель по узкой кривой улице. Было удушливо жарко и страшновато: сыпались искры, летели головешки. Беляев орал то «газуй, газуй… твою бога мать, загоримся!», то «давай, поворачивай, пропадем!»
Выехали на площадь. У армейской повозки покуривали несколько обозников. Мы остановились.
– Тут что, сильный бой был?
– Какой там бой, они тикают, не догнать… И вольных ни одного не осталось.
– Значит, заминировали, подожгли?
– Кто? Немцы? Нет… Никаких мин не было, а пожгли наши.
– Зачем?
– А хрен их знает, так, сдуру.
Усатый, насупленный солдат с ленивой злостью:
– Сказано: Германия. Значит, бей, пали, чтоб месть была. А где нам самим потом ночевать, где раненых класть?
Второй печально глядел на пожар:
– Сколько добра пропадает. У нас все голые и босые, а тут жгем без толку.
Беляев нравоучительно:
– Награбили фрицы во всем мире, вот у них и много добра. Они у нас все жгли, а теперь мы у них. Жалеть нечего. …
Сексуальное насилие
К вечеру въехали в Найденбург. В городе было светло от пожаров: горели целые кварталы. И здесь поджигали наши. Городок небольшой. Тротуары обсажены ветвистыми деревьями. На одной из боковых улиц, под узорной оградой палисадника лежал труп старой женщины: разорванное платье, между тощими ногами – обыкновенный городской телефон. Трубку пытались воткнуть в промежность. …
Посреди улицы группа солдат обступила старуху в длинной плюшевой потертой шубейке, с облезлой горжеткой и в шляпке, обмотанной шалью, как башлыком. Я выскочил из кабины, подошел. Солдаты настроены благодушно.
– Блажная, лопочет чего-то: «Зольдат, зольдат, гут, гут».
Я заговорил с ней. Она смотрела испуганно, растерянно, недоверчиво. Отвечала невнятно, прерывисто:
– Я ищу дочку… моя дочка с маленькими детьми, а все карточки у меня… Они голодные.
Потом более связно объяснила: она и дочь – вдовы, муж дочери погиб в Африке. «Мы очень бедные».
– Где ваш дом? Идемте, я отведу вас. Пошла торопливо, но неуверенно, испуганно оглядываясь.
– Мы бедные… У нас ничего нет. Дочка больная…
– Мы ничего дурного вам не сделаем, я хочу отвести вас домой, нельзя вам быть сейчас на улице…
Старуха ковыляет быстро, путаясь в длинной широкой юбке, прижимая к груди сумочку, я рядом. Машина едет сзади. Беляев, высунувшись из кабины, нудит:
– Ну чего ты за ней увязался? Наверное, сумасшедшая.
– Да ведь это же первый житель Восточной Пруссии!
Старуха успокаивается, говорит все более связно:
– Никто не ждал русских так скоро. Господа начальники сказали – фронт далеко. Потом господа вдруг стали удирать. А зачем бедным удирать?
Свернула в одну улицу, потом в другую. Меньше горящих домов, гуще темень. Беляев злится:
– Она еще куда-нибудь заведет. Пристрели ее, наверное, подосланная.
Отвечаю матом.
Наконец подошли. С одной стороны дома с садами, с другой поле или пустырь – в темноте не различить.
У ворот стоят машины, несколько солдат, у калитки – часовой.
– Вот здесь живет моя дочь.
Часовой говорит, что никого из населения ни в этом доме, ни поблизости нет.
– Если бы хоть одна баба оставалась, мы бы уж знали.
Старуха долго не может понять и поверить, что дочери здесь нет, просит, чтоб ее впустили. Объясняю, что это невозможно: здесь теперь штаб. Вернемся в город, может быть, ее дочь ушла к знакомым. Предлагаю взобраться в машину.
Старуха снова лопочет бессвязно о дочери, о карточках, о детях… Но идет в сторону города.
Машина разворачивается, застревает в сугробе. Беляев выскочил, за ним наши «пассажиры». Выталкивают машину, потом догоняют нас со старухой. Беляев зло и решительно:
– Путает она нарочно. Шпионка. Ты у нее документы проверил?
И вдруг выхватил сумочку. Старуха испуганно взвизгнула. Он присветил фонариком, вытряхнул из сумочки какой то мусор, нитки, карточки.
– Meine Brotkarten!!! – взахлеб, с плачем. Беляев решительно:
– Шпионка! Расстрелять… бога мать! Вытаскивает пистолет.
– Ты что, очумел? Взбесился?
Хватаю его за руку. Убеждаю. Ругаюсь. Сзади возня. Оглядываюсь. Младший из солдат оттолкнул старуху с дороги в снег и выстрелил почти в упор из карабина. Она завизжала слабо, по-заячьи. Он стреляет еще и еще раз. На снегу темный комок, неподвижный… Мальчишка-солдат нагибается, ищет что-то, кажется, подбирает горжетку.
Ору уже бессмысленно:
– Ты что делаешь, мерзавец?
Оборачиваюсь к Беляеву. Что теперь? Ударить в оловянные глаза? В эту минуту я даже не возмущен, а омерзительно растерян. Подлое чувство бессилья и снующие мыслишки: чем тут поможешь? Все равно старуха погибла бы – не завтра, так послезавтра, и, может быть, еще мучительнее, и успела бы узнать о дочке страшное…
В комендатуре нам дали адрес, «там еще живут немцы».
Женщина в меховой шапке, укрытая ворохом перин и одеял. Лицо бледное, глаза закрыты. Прерывисто, хрипло стонет.
Окликаю – так же стонет. Не слышит. Поднял перину. Темная верхняя одежда, кажется, пальто: на простынях кровь. Лежит навзничь. Присматриваюсь – нахожу короткий кинжал с пестрой плексигласовой рукояткой, такие у нас делали умельцы, обдирая плексиглас с подбитых самолетов. Кровь натекла несколькими лужами: исколоты грудь и живот.
Беляев пришел вслед за нами. Он уже осмелел, обошел смежные комнаты. Везде следы торопливого, небрежного грабежа. Вороха белья, старой одежды, посуда; книг немного: библия, календари, псалмы.
– Пошли, здесь ничего стоящего.
– Нельзя же ее так оставить.
– А что с ней делать? Все равно подохнет. Тоже, наверное, шпионка.
Опять постыдная растерянность. Нет, так нельзя: ведь мучается, и никто не поможет.
Вспомнилось: Бабель, «Замостье». Опять чужие книжные мысли.
– Сидорыч, пристрели! – это сказал я. Приказал от жалости и трусливого бессилия… Начинать перевязывать, искать санитаров? Найдешь ли? Да и кто согласится – крови натекло с полведра…
Откуда-то со второго этажа приглушенный шум, возня и стонущий, задыхающийся женский голос: «Пан… пан… пан…»
Один из наших громко:
– Кто там? Стой!
Клацнул затвором винтовки… Наверху испуганный вскрик, топот ног… Мы следом… На площадке открытая дверь в квартиру… Вошли… Вбежали… Пустая передняя… Дальше голоса… В большой комнате – спальне множество людей: женщины, дети, два старика. Сидят вдоль стен на двух широченных кроватях, на стульях, на чемоданах. Горят несколько коптилок. Ближе к двери капитан-танкист, коротыш с пухлыми, румяными щечками и испуганно бегающими глазами. Усадил на стол маленькую девочку и сует ей шоколад.
– Что вы здесь делаете, капитан?
– Зашел предупредить, что дом горит. Вот ребенок. Очень люблю детей.
…У пассажирского вагона труп маленькой женщины. Лицо укрыто завернувшимся пальто, ноги, круто согнутые в коленях, распахнуты. Тонкий слой снега и какая-то тряпка едва укрывали застывшее испоганенное тело. Видимо, насиловали скопом и тут же убили, или сама умерла и застыла в последней судороге. Еще несколько трупов – женских и мужских в штатском – у вагонов, на платформах.
С соседней платформы тихий старушечий голос:
– Зольдат, зольдат!
Между ящиками разной величины гнездо из тюфяков, одеял. В нем старушка, закутанная шарфами, платками, в большом темном капоре, припорошенном снегом. Треугольник бледного сморщенного лица. Большие светлые глаза. Смотрят очень спокойно, разумно и едва ли не приветливо.
– Как вы сюда попали, бабушка? Даже не удивилась немецкой речи.
– Солдат, пожалуйста застрели меня. Пожалуйста, будь так добр.
– Что вы, бабушка! Не бойтесь. С вами ничего дурного не будет.
В который раз повторяю эту стандартную брехню. Ничего хорошего с ней не будет.
– Куда вы ехали? У вас здесь родственники?
– Никого у меня нет. Дочь и внуков вчера убили ваши солдаты. Сына убили на войне раньше. И зятя, наверно, убили. Все убиты. Я не должна жить, я не могу жить…
Говорит совершенно спокойно и просто. Никакой фальши. Ни слез, ни волнения. Только грусть и обреченность. Должно быть, от этого такое спокойствие. А может быть, от смирения или от сознания человеческого достоинства.
– Пожалуйста, солдат, застрели меня. Ведь у тебя есть ружье. Ты хороший. Ты меня сразу застрелишь. Я уже нескольких просила – смеются, не понимают. А ты понимаешь. Я старая, больная, я не могу даже встать… Пожалуйста, застрели меня.
Бормочу что-то утешительное:
– Погодите, погодите… вас отвезут к людям, в тепло…
Соскакиваю с платформы. Спешу уйти от тихой старушечьей мольбы, от ее глаз.
Беляев и его команда обнаружили вагон с чемоданами. Спорят: вскрывать ли и выбирать, что получше, или тащить, не вскрывая «кота в мешке».
Посреди мостовой идут двое: женщина с узелком и сумкой и девочка, вцепившаяся ей в руку. У женщины голова поперек лба перевязана, как бинтом, окровавленным платком. Волосы растрепаны. Девочка лет 13-14, белобрысые косички, заплаканная. Короткое пальтишко; длинные, как у стригунка, ноги, на светлых чулках – кровь. С тротуара их весело окликают солдаты, хохочут. Они обе идут быстро, но то и дело оглядываются, останавливаются. Женщина пытается вернуться, девочка цепляется за нее, тянет в другую сторону.
Подхожу, спрашиваю. Женщина бросается ко мне с плачем.
– О, господин офицер, господин комиссар! Пожалуйста, ради Бога… Мой мальчик остался дома, он совсем маленький, ему только одиннадцать лет. А солдаты прогнали нас, не пускают, били, изнасиловали… И дочку, ей только 13. Ее – двое, такое несчастье. А меня очень много. Такое несчастье. Нас били, и мальчика били, ради Бога, помогите… Нас прогнали, он там лежит, в доме, он еще живой… Вот она боится… Нас прогнали. Хотели стрелять. Она не хочет идти за братом… Девочка, всхлипывая:
– Мама, он все равно уже мертвый.
Спрашиваю у женщин адрес. Обещаю пойти узнать о сыне. Говорю, чтоб она шла на сборный пункт: вокзал недалеко.
Она снова и снова повторяет название улицы, номер дома, квартиры. Мальчика зовут Вольфганг, в синем костюмчике.
Говорю солдату постарше, который ругал бандитов, чтобы провел их до сборного.
– Так у меня ж тут фурманка и напарник. Прошу, приказывать здесь бессмысленно, ведь к ним по дороге опять могут пристать. Угощаю сигарами. Он соглашается. Солдат со стороны, то ли сочувственно, то ли насмешливо: «Вот-вот, конвоируй, чтоб опять не угребли где-нибудь в подворотне».
Но он уже закидывает автомат за спину: «Ну, давай, фрау, пошли, ком».
Женщина бледнеет, в ужасе сжимается. Объясняю, что он ее проводит, будет охранять. Глядит недоверчиво, умоляюще. Снова и снова повторяет: «Вольфганг, белокурый, сероглазый, синий костюм… Улица, номер… Вольфганг…» Девочка прижалась к ней, уже не плачет, судорожно икает. …
Но пришёл Рокоссовский и сказал он, что насиловать нельзя. Рокоссовскому может и нельзя, а нам можно.
В штабе читали вслух приказ командующего фронтом Рокоссовского. За мародерство, насилия, грабеж, убийства гражданских лиц – трибунал; в необходимых случаях – расстрел на месте. …
…сзади неистовый женский вопль… В тот пакгауз, куда сгружаемся мы, вбегает девушка: большая светло-русая коса растрепана, платье разорвано на груди. Кричит пронзительно: «Я полька… Я полька, Иезус Мария… Я полька!»
За ней гонятся два танкиста. Оба в ребристых черных шлемах. Один – широконосый, скуластый, губатый – злобно пьян. Хрипит руганью. Куртка распахнута, бренчат медали, звезда ордена Славы. Второй спокойнее, незаметнее, цепляется за товарища.
Становлюсь перед ними.
– А ну, успокойтесь, товарищи танкисты! Рядом со мной старший лейтенант, размахивая пистолетом, лениво, привычно:
– Отойди. Приказ командования: за насилие стрелять на месте.
За ним двое или трое солдат преграждают дорогу к двери.
Но другие солдаты вокруг смеются, и явно над нами. Подбегают еще несколько танкистов. Достаю пистолет и чувствую, как пустею от ужаса: неужели придется стрелять в своих, вот в этого геройского парня, одуревшего от водки. А он лезет прямо на меня, хрипит, брызгая слюной:
– Ахвицеры, вашу мать… На наших хребтах воюете… Где ты был… твою мать, когда я горел? Где ты был… мать… мать, перемать, когда я «Тигра» пожег?…
Стараюсь орать еще громче:
– Не позорь себя, не позорь свою славу! Не сметь трогать девку! Она полька… У тебя есть мать, сестра, невеста, жена? Про них подумал?!
– А немцы что думали? Пусти… твою мать! Хочу бабу. Я кровь проливал!
…Несколько русских девушек, угнанных на работу в Германию, стали официантками в штабной столовой. Обмундирования им не полагалось как вольнонаемным, зато щедро снабдили трофейными тряпками.
– Одна из них, – рассказчик говорил тоскливо-подробно, – такая красивая, молодая, веселая, волосы – чистое золото и на спину локонами спущены, знаете, как у полек и у немок… Шли какие-то солдаты, пьяные что ли… Гля, фрицыха, сука… и шарах с автомата поперек спины. И часа не прожила. Все плакала: за что? Ведь уже маме написала, что скоро приедет.
Красные и белые
— Вот у меня в сумке немецкая книжка, издана в Кенигсберге двадцать лет назад, «Русские войска в Восточной Пруссии». Это про август 1914 года. Писал немецкий историк – чиновник, националист. Старательно выискивал все, что мог найти плохого про русских. И что же? Два случая изнасилования, виновные казаки расстреляны. Несколько случаев ограбления, побоев, один или два случая убийства. И всякий раз русские офицеры вмешивались, прекращали, наказывали. Немецкий автор перечисляет всех зарезанных кур, все сломанные фруктовые деревья, все оплеухи. Где только может, говорит о некультурности, о варварстве, выхваливает своих бургомистров, которые, мол, защищали население… Сегодня читать все это страшно. Понимаешь, страшно и позорно. Ведь то были царские войска. А мы? Насколько мы хуже, безобразнее. И весь позор на нас, именно на нас, офицерах, политработниках.
– Что ж, по-твоему, командование не знает? Ведь сначала посылки разрешили. А теперь, когда нужно, – приказ маршала. Это же политика. Товарищ Сталин знает…
Легализация мародёрства
Да, посылки действительно разрешили. Незадолго до начала зимнего наступления. Каждому солдату предоставлялось право посылать одну или две восьмикилограммовые посылки в месяц. Офицерам вдвое больше и тяжелее.
Это было прямое и недвусмысленное поощрение будущих мародеров, науськивание на грабежи. Что иного мог послать солдат домой? Старые портянки? Остатки пайка?
Легализация убийства
– Что ж, значит, и женщин, и детей убивать?
– Ну чего ты з детями лезешь, чудак. Это крайность. Не всякий станет детей убивать… Мы ж с тобой не станем. А по правде, если хочешь знать, так те, кто станут, пусть сгоряча убивают хоть маленьких фриценят, аж пока им самим не надоест… Читал «Гайдамаков» Шевченко?
Глава двадцать первая (21). После Победы
И горе тому, кто помешает
Комбат, гвардии старший лейтенант Саша Николаев из Горького, был арестован за то, что застрелил сержанта – кавалера ордена Славы, который пытался изнасиловать девочку-подростка. Сержант был пьян; когда Саша приказал ему оставить девочку и убираться, тот начал орать и куражиться: «Ты, сопляк, не нашей части, таких командиров две дюжины сушеных на фунт не потянут». Полез драться. Саша выстрелил из пистолета в воздух, раз, другой. Сержант схватился за автомат, и тогда третьей пулей он убил его наповал. Оказалось, что сержант считался лучшим разведчиком полка, был представлен ко второй звезде Славы. Саша не раскаивался, снова и снова обсуждая со мной свое дело.…
Сашу редко вызывали на допросы, выяснялись на них главным образом подробности: кто и где стоял, на каком расстоянии, сколько выстрелов было и в каком порядке – зловредный следователь пытался приписать Саше, что он сначала убил сержанта, а потом уже стрелял в воздух…”
“Ветеран ВОВ Кузовлев Виктор Порфирьевич отвечает школьникам (эксклюзив ко Дню Победы)”
https://youtu.be/-OhY7aZ6_A8?si=XYvM9MFSf_o8kk38&t=1297
21:37 Об отношении к пленённым военным нацистам и власовцам
23:47 Какое было отношение руководства ссср к военным красной армии, побывавшем в плену? Как относиться к сталину?«Руководство ссср и красной армии под киевом угробило целую армию. Сталин всех бывших военнопленных без разбору отправлял в сибирь. Миллионы нашего командования были расстреляны! Мы думали, что так и надо, а потом выяснили, что излишне.
26:53 Сталина нужно было под суд отдавать!» (27:23)
34:36 Как Вы относитесь к людям, которые клеят на машины лозунги «На Берлин» и «Можем повторить»?
«Я отрицательно отношусь к людям, которые такие таблицы вешают, я бы их за хвост бы и немножко поматросил, чтоб они поняли что такое война, что такое второй раз на немцев идти — это кощунство. Я считаю, что такие люди — хуже предателя, предатель тайно делает, а эти делают открыто — это возмутительно. Я, как участник войны, считаю, что они должны получить наказание, раз ты агитируешь, что второй раз в Берлин зайти победителями, так ты зайди хоть полраза, потом поймёшь, что такое война, когда в тебя стреляют, бомбят, война и есть война, те кто желает этого достойны наказания — это моё мнение.»
(Реабилитатором этого фашистского лозунга в роZZии явился путин в.в. https://www.ntv.ru/video/1833781/).
1 “Никулин Николай Николаевич (Биография) — Википедия”
https://ru.wikipedia.org/wiki/Никулин,_Николай_Николаевич
“Советский и российский искусствовед, профессор, писатель-мемуарист. Член-корреспондент Российской академии художеств, ведущий научный сотрудник и член Учёного совета Эрмитажа, специалист по живописи Северного Возрождения. Широко известен как автор книги «Воспоминания о войне»”
2 “Николай Никулин. Почему он считается автором самых страшных воспоминаний о войне”
Русская Семёрка / Дзен / 6.3.2023.
https://dzen.ru/a/ZAT-YXWhG3vWB9ui
“В СССР Николай Никулин был известен как профессор-искусствовед, специалист по фламандской и немецкой живописи, ведущий научный сотрудник Государственного Эрмитажа. И лишь немногие близкие люди знали, какую боль учёный носит в своём сердце со времён Великой Отечественной войны. Солдатские мемуары Никулина, напечатанные спустя 62 года после Победы, произвели фурор своей жёсткой (и даже жестокой) «окопной правдой».
Мемуары
Многие годы, по признанию Никулина, мысли о войне непрестанно обуревали его. Осенью 1975 года, отдыхая в Прибалтике, искусствовед за неделю написал историю своей военной службы. Для автора это стало «попыткой освободиться от прошлого, чтобы выскрести из закоулков памяти глубоко осевшую там мерзость, муть и свинство».Мемуары Никулина резко отличались от той «героической» мемуарной прозы, которая утвердилась в советской культуре. Первоначально рукопись Никулина распространялась в машинописи между его знакомыми. В середине 1990-х годов автор послал свои воспоминания писателю Василю Быкову. Тот признался, что даже для него это оказалось «нелёгким чтивом». Опубликовать книгу воспоминаний Никулина уговорил директор Эрмитажа Михаил Пиотровский. В 2007 году «Воспоминания о войне» напечатало собственное издательство Эрмитажа. Никулин скончался спустя два года после выхода книги.
В другом месте автор разоблачал стратегии выживания фронтовых «ловкачей». Одни из них устраивались на «тёпленькие местечки»: «при кухне, тыловым писарем, кладовщиком, ординарцем начальника». Некоторые занимались самострелом. Эти люди считались участниками войны, а собственное недостойное поведение замещали пустословной риторикой. Мало что зная о фронте, тыловики, по словам Никулина, составили основу организаций ветеранов и создавали вокруг войны «романтический ореол». Истинные же победители либо спились, либо умолкли, будучи сломлены тяготами судьбы.”
3 “Книга «Воспоминания о войне»”
https://www.litres.ru/book/nikolay-nikulin-8709137/vospominaniya-o-voyne-18504104/chitat-onlayn/
“Предисловие. Михаил Пиотровский, директор Государственного Эрмитажа.
Эта книга выходит в серии «Хранитель». Ее автор и герой — знаменитый ученый, историк искусств от Бога, яркий представитель научных традиций Эрмитажа и Петербургской Академии художеств. Он — глубокий знаток искусства старых европейских мастеров, тонкий ценитель живописного мастерства. У него золотой язык, прекрасные книги, замечательные лекции. Он воспитал несколько поколений прекрасных искусствоведов, в том числе и сотрудников Эрмитажа. Он пишет прекрасные рассказы-воспоминания.
Но сегодня Николай Николаевич Никулин, тихий и утонченный профессор, выступает как жесткий и жестокий мемуарист. Он написал книгу о Войне. Книгу суровую и страшную. Читать ее больно. Больно потому, что в ней очень неприятная правда.
Истина о войне складывается из различных правд. Она у каждого своя. У кого — радостная, у кого — трагическая, у кого — полная божественного смысла, у кого — банально пустая. Но для того, чтобы нести людям свою личную правду, надо иметь на это право.
Николай Николаевич — герой войны, его имя есть в военных энциклопедиях. Кровью и мужеством он заслужил право рассказать свою правду. Это право он имеет еще и потому, что имя его есть и в книгах по истории русского искусствоведения. Хранитель прекрасного и знаток высоких ценностей, он особо остро и точно воспринимает ужасы и глупости войны. И рассказывает о них с точки зрения мировой культуры, а не просто как ошалевший боец. Это тот самый случай, когда точный анализ и достоверные описания рождаются из приемов, больше присущих искусству, чем техническим наукам.
И рождается самое главное ощущение, а из него — знание. Войны, такие, какими их сделал XX век, должны быть начисто исключены из нашей земной жизни, какими бы справедливыми они ни были.
Иначе нам всем — конец!”
“«войска тем временем перешли границу Германии. Теперь война повернулась ко мне еще одним своим неожиданным лицом. Казалось, все испытано: смерть, голод, обстрелы, непосильная работа, холод. Так ведь нет! Было еще нечто очень страшное, почти раздавившее меня. Накануне перехода на территорию Райха в войска приехали агитаторы. Некоторые в больших чинах.
«Смерть за смерть!!! Кровь за кровь!!! Не забудем!!! Не простим!!! Отомстим!!!» и так далее… До этого основательно постарался Эренбург, чьи трескучие, хлесткие статьи все читали: «Папа, убей немца!» И получился НАЦИЗМ НАОБОРОТ.
Правда, те безобразничали по плану: сеть гетто, сеть лагерей. Учет и составление списков награбленного. Реестр наказаний, плановые расстрелы и т. д. У нас все пошло стихийно, по-славянски. Бей, ребята, жги, глуши! Порти ихних баб! Да еще перед наступлением обильно снабдили войска водкой. И пошло, и пошло! Пострадали, как всегда, невинные. Бонзы, как всегда, удрали… Без разбору жгли дома, убивали каких-то случайных старух, бесцельно расстреливали стада коров. Очень популярна была выдуманная кем-то шутка: «Сидит Иван около горящего дома. «Что ты делаешь?» — спрашивают его. — «Да вот, портяночки надо было просушить, костерок развел»… Трупы, трупы, трупы.
Немцы, конечно, подонки, но зачем же уподобляться им? Армия унизила себя. Нация унизила себя. Это было самое страшное на войне. Трупы, трупы…На вокзал города Алленштайн, который доблестная конница генерала Осликовского захватила неожиданно для противника, прибыло несколько эшелонов с немецкими беженцами. Они думали, что едут в свой тыл, а попали… Я видел результаты приема, который им оказали. Перроны вокзала были покрыты кучами распотрошенных чемоданов, узлов, баулов. Повсюду одежонка, детские вещи, распоротые подушки. Все это в лужах крови…
Каждый имеет право послать раз в месяц посылку домой весом в двенадцать килограммов», — официально объявило начальство. И пошло, и пошло! (ветеран Борисов Н. Н. в суде тоже об этом говорил) Пьяный Иван врывался в бомбоубежище, трахал автоматом об стол и страшно вылупив глаза, орал: «УРРРРРА! Гады!» Дрожащие немки несли со всех сторон часы, которые сгребали в «сидор» и уносили. Прославился один солдатик, который заставлял немку держать свечу (электричества не было), в то время, как он рылся в ее сундуках. Грабь! Хватай! Как эпидемия, эта напасть захлестнула ВСЕХ… Потом уже опомнились, да поздно было: черт вылетел из бутылки. Добрые, ласковые русские мужики превратились в чудовищ. Они были страшны в одиночку, а в стаде стали такими, что и описать невозможно!
В нашем доме, на самом верху, в мансарде, жила женщина лет тридцати пяти с двумя детьми. Муж ее сгинул на фронте, бежать ей было трудно — с грудным младенцем далеко не убежишь, и она осталась. Солдаты узнали, что она хорошая портниха, притащили материал и заставили ее шить галифе. Многим хотелось помодничать, да и обносились за зиму основательно. С утра и до вечера строчила немка на машине. За это ей давали обеды, хлеб, иногда сахар. Ночью же многие солдаты поднимались в мансарду, чтобы заниматься любовью. И в этом случае немка боялась отказать, трудилась до рассвета, не смыкая глаз… Куда же денешься? У дверей в мансарду всегда стояла очередь, разогнать которую не было никакой возможности.
Этот странный и дикий случай произошел однажды поздно вечером. Я сидел в своей комнате и вдруг услышал наверху, в мансарде пистолетные выстрелы. Заподозрив неладное, я бросился вверх по лестнице, распахнул дверь и увидел ужасающую сцену. Майор Г. стоял с дымящимся пистолетом в руке, перед ним сидела немка, держа мертвого младенца в одной руке и зажимая рану другой. Постель, подушки, детские пеленки — все было в крови. Пуля прошла через головку ребенка и застряла в груди матери. Майор Г. был абсолютно спокоен, неподвижен и трезв, как стеклышко. Зато стоящий рядом лейтенант весь извивался и шипел: — «Ну, убей! Убей ее!» Этот лейтенант был совершенно пьян — серое лицо, синие губы, слезящиеся глаза, слюни изо рта. Так пьянеют алкоголики на последней стадии алкоголизма. Я на днях видел такого в метро. Он сидел, мычал, а под ним образовалась лужа, тоненькой струйкой растекавшаяся через весь вагон, метров на пятнадцать… А напротив сидели раскрашенные девочки в джинсах и обсуждали, сколько же жидкости может быть в человеке… Лейтенант был пьян до изумления, но, как я понял, все же делал свое дело: подзуживал майора. Зачем? Я не знал. Может быть, у него была цель устроить провокации и слепить дело? Он ведь был из СМЕРШа! А пути и методы этой организации неисповедимы…
Как-то ночью я дежурил у телефонной трубки в штабе дивизиона, а Петька занимался тем же делом, но на наблюдательном пункте, который разместился в небольшом крестьянском хуторе между нашими и немецкими траншеями. Было затишье, обе армии спали и только часовые лениво постреливали из винтовок и пулеметов, да пускали осветительные ракеты. Наши разведчики, находившиеся на НП, воспользовались затишьем и предались веселым развлечениям. Они заперли хозяина и хозяйку в чулан, а затем начали всем взводом, по очереди, портить малолетних хозяйских дочек. Петька, зная, что я не выношу даже рассказов о таких делах, транслировал мне по телефону вопли и стоны бедных девчушек, а также подробно рассказывал о происходящем. Сочные его комментарии напоминали футбольный репортаж. Он знал, что я не имею права бросить трубку, что я не пойду к начальству, так начальство спит, да и не удивишь его подобными происшествиями — дело ведь обычное! Так он измывался надо мною довольно долго, теша свою подлую душонку. Позже он ожидал от меня ругани или драки, но я смолчал, и молчание мое обозлило Петьку до крайности
Группы солдат разбредались по окрестностям, шли за барахлом, водкой и к «фравам». По соседству была улица, получившая название «бешеная». Как только появлялся там Рус-Иван, жители выскакивали из домов с трещотками, медными тазами, колокольчиками и сковородками. Поднимался невообразимый звон, шум, гвалт. Так улица оповещала себя о появлении завоевателя и пыталась отпугнуть его, подобно тому, как спасаются от саранчи. Однако Рус-Ивана не легко прошибить. Хладнокровно проходит он в кладовку и не торопясь экспроприирует все, что ему понравится…
Восстановить дисциплину было трудно, сколько начальство не старалось. Вояки, у которых грудь в орденах, а мозги сделались от пережитого задом наперед, считали все дозволенным, все возможным. Говорят, что грабежи и безобразия прекратились только после полной смены оккупационных частей новыми контингентами, не участвовавшими в войне.
Военные девочки набросились на заграничное барахло. Форму носить надоело, а кругом такие красивые вещи! Но не всегда безопасно было наряжаться. Однажды связистки надели яркие платья, туфельки на высоких каблуках и счастливые, сияющие пошли по улице. Навстречу — группа пьяных солдат. «Ага! Фравы!! Ком!» — и потащили девчат в подворотню. — «Да мы русские, свои, ай! Ай!» — «А нам начхать! Фравы!!!» Солдаты так и не поняли, с кем имеют дело, а девочки испили чашу, которая выпала многим немецким женщинам.
Петров, так звали почтальона, показавшийся мне таким милым вначале, в конце войны раскрылся как уголовник, мародер и насильник. В Германии, на правах старой дружбы, он рассказал мне, сколько золотых часов и браслетов ему удалось грабануть, скольких немок он испортил. Именно от него я услышал первый из бесконечной серии рассказ на тему «наши за границей». Этот рассказ сперва показался мне чудовищной выдумкой, возмутил меня и потому навсегда врезался в память: «Прихожу я на батарею, а там старички-огневички готовят пир. От пушки им отойти нельзя, не положено. Они прямо на станине крутят пельмени из трофейной муки, а у другой станины, по очереди забавляются с немкой, которую притащили откуда-то. Старшина разгоняет их палкой: «Прекратите, старые дураки! Вы, что, заразу хотите внучатам привезти!?» Он уводит немку, уходит, а минут через двадцать все начинается снова». Другой рассказ Петрова о себе:
— Иду это я мимо толпы немцев, присматриваю бабёнку покрасивей и вдруг гляжу, стоит фрау с дочкой лет четырнадцати. Хорошенькая, а на груди вроде вывески, написано: «Syphilis», это, значит, для нас, чтобы не трогали. Ах ты, гады, думаю, беру девчонку за руку, мамане автоматом в рыло, и в кусты. Проверим, что у тебя за сифилис! Аппетитная оказалась девчурка…»”
1 “Померанц Григорий Соломонович (Биография) — Википедия”
Материал из Википедии — свободной энциклопедии.
https://ru.wikipedia.org/wiki/Померанц,_Григорий_Соломонович
“Померанц Григорий Соломонович — российский философ, культуролог, писатель, эссеист.
В 1940 году окончил литературный факультет ИФЛИ. В 1940—1941-м учебном году читал лекции в Тульском педагогическом институте.
После начала войны подал заявление в военкомат добровольцем, но из-за ограничения по зрению его не призвали сразу. До призыва был в гражданской обороне — охранял обувную фабрику[12]. 16 октября 1941 года принят в ополчение в Коммунистические батальоны, сформированные по дороге на Шереметьево у деревни Новые Луки[4].
В середине января 1942 года в рядах 3-й Московской Коммунистической дивизии (добровольческой), ставшей к этому моменту 130-й стрелковой, направлен на Северо-Западный фронт, под Старую Руссу. В первых числах февраля 1942 года был контужен и ранен в ногу при бомбёжке во время пребывания в медсанбате, где ему «обрабатывали царапину»[13].
Летом 1942 прибыл в 258-ю стрелковую дивизию (2-го формирования), где был зачислен в трофейную команду и, вследствие ранения оставшись хромым, прикомандирован к редакции дивизионной газеты в качестве литсотрудника[14]. Осенью 1942 года вступил в ВКП(б) и был назначен комсоргом управления дивизии (собирал членские взносы и писал рекомендации в партию от имени общего собрания)[15].
Как указывает в своих воспоминаниях Померанц, «практически никто мной не руководил. Раз в две недели я приезжал в редакцию (помыться в тыловой баньке)». Дивизия в это время воевала под Сталинградом — 4 мая 1943 года за проявленный героизм она стала 96-й гвардейской стрелковой дивизией. 5 мая 1943 года, в День печати, стрелок 406 стрелкового полка 96-го гвардейской стрелковой дивизии, корреспондент дивизионной газеты красноармеец Померанц был награждён медалью «За боевые заслуги»[16]. В сентябре 1943 года литературный сотрудник газеты 96-й гвардейской стрелковой дивизии красноармеец Померанц награждён медалью «За оборону Сталинграда»[17].
До весны 1944 года служил в редакции литературным сотрудником. Во время доформирования дивизии в Белоруссии формально зачисляется сержантом в 291-й гвардейский стрелковый полк, а затем переходит на лейтенантскую должность комсорга в стрелковый батальон и становится младшим лейтенантом — после Сталинграда партработникам не рекомендовалось поднимать цепи в атаку[18].
Летом, получив звание младшего лейтенанта, перешёл на должность парторга в 3-й батальон 291-го гвардейского стрелкового полка и вновь начал участвовать в боевых действиях, материалы о которых оперативно публиковал в дивизионной газете «Знамя Победы». Дивизия в это время участвовала в освобождении Белоруссии, дойдя до Бреста и вступив на территорию Польши.
Приказом №: 35/н от: 12.08.1944 по 96 гв. сд 3 гв. ск 28 А 1 Белорусского фронта комсорг стрелкового батальона 291-го стрелкового полка 96-й гвардейской стрелковой дивизии гвардии сержант Померанц награждён орденом Красной Звезды за проявленную отвагу, инициативу, мужество в боях за города Слуцк и Барановичи[19].
15 сентября 1944 года 28-ю армию, в состав которой входила 96-я гв. с. д., вывели в резерв Ставки ВГК, а 13 октября она была передана 3-му Белорусскому фронту, в составе которого участвовала в наступлении в Восточной Пруссии. В октябре 1944 года получил второе ранение в левую руку (осколки повредили палец и ладонь). Во время пребывания в госпитале ему был вручён орден «Красной Звезды»[20]. Выписавшись из медсанбата, был направлен литературным сотрудником дивизионной газеты в 61-ю стрелковую дивизию, где вскоре получил второй орден от начальника политотдела и звание лейтенанта. Описывая обстоятельства получения ордена в своей автобиографии, Г. С. Померанц приводит монолог начальника политотдела: «„Что ж тебе за три года ничего не дали?“ (глядя на мою пустую грудь, — медали „За боевые заслуги“ я не носил) и выписал мне орден».
Приказом №: 26/н от: 17.05.1945 года ВС 28-й армии 1-го украинского фронта гвардии лейтенант Померанц награждён орденом Отечественной войны 2-й степени за личную отвагу, проявленную в боях за г. Цинтен[21].”
2 “Книга «Записки гадкого утёнка» (автобиография) Померанц Григорий Соломонович”
https://pomeranz-mirkina.com/wp-content/uploads/2014/02/Zapiski_gadkogo_utenka_PDF.pdf
Глава 5. Через страх. Крыло первое.
стр. 77-80
“Страшно погибать нелепо, глупо, без смысла, по своему собственному или чужому идиотству. …До сих пор бессмысленные потери той ночи лежат на моей совести. Хотя, по заведенному порядку, не мое это дело — проверять командира роты. Не положено было мне вмешиваться в командование — разве по особому случаю, когда попросят. Попросил комбат найти командира роты, я не стал искать иголку в поле ржи, нашел прямо роту и вывел ее к речке, бегом, так быстро, что немцы не успевали менять прицел, ни одного человека мы не потеряли, — так чего же мне совестно? А всё-таки совестно — своего косвенного участия в ночном идиотстве. Я удивляюсь, как могут спокойно спать офицеры и генералы, которые не по 30, а по 30 000 и по 300 000 теряли зря, по недосмотру или ради штабных условностей. Не есть ли совесть — тоже своего рода страх, страх Божий? И не урод ли человек без этого страха?
Война освобождала от всякого страха. Привыкали — и своей шкуры не жалеть, и чужих. Привыкли до того, что нам, героям, ВСЁ позволено. Я очень помню это чувство, в октябре 1944-го, перед вторжением в Восточную Пруссию (у Тильзита). Перейдешь через границу (на ней сразу поставили черную доску: Германия) и МСТИ, как твоей душе угодно.
Каждый раз, увидев «все позволено» на самом деле, я отшатывался. Первый раз — в начале 44-го, когда вешали пленного. Приказ — вешать немцев, захваченных за поджогом деревенских хат, не вызвал у меня сомнений. Но одно дело приказ, другое дело смотреть, как вешают. Я не был уверен, что именно этот немец поджигал. А если и поджигал, то как может солдат не выполнить, что ему велено? У него было хорошее лицо, и он молча стоял на табурете, стиснув зубы. А кругом возилась толпа, придумывали, из чего сделать виселицу. Деревьев подходящих не было, степь. Меня поразила искренняя радость на лицах солдат и офицеров. Так мальчишки кошек вешают.
Другой раз вышел приказ, дозволявший рукоприкладство. Комбат им пользовался по-доброму, чтобы не отдать под трибунал. А меня черт попутал. Ночью была выбрана новая исходная позиция для ожидавшейся на другой день (но так и не состоявшейся) атаки, и капитан (как его звали? Не могу вспомнить) поручил мне привести стрелковую роту (я привык ориентироваться в темноте). Идти надо было под носом у противника, тихо; переполненный важностью выполняемой мною миссии, я ткнул кулаком в бок солдата, у которого брякнуло снаряжение. Солдат оказался немолодой, в отцы мне годился, и негромко, но с сердцем, с болью меня отчитал. Всю дурь сразу выбило из моей головы.
И наконец, в этой самой Восточной Пруссии, в логове зверя, до сих пор помню, на помойке, обнаженный труп девушки лет 15… Потеряв страх смерти, люди удивительно легко теряют и совесть. В конце войны я был потрясен — сколько мерзости может вылезть из героя, прошедшего от Сталинграда до Берлина. И как равнодушно все смотрят на эту мерзость.
Начальник политотдела 61-й с. д., куда я попал после ранения, подполковник Товмасян, попытался завести партийное дело на командующего артиллерией, полковника Дубовика, участвовавшего в коллективном изнасиловании; но политотдел армии дело прекратил и все бумаги предложил уничтожить. Товмасян был белой вороной, он все время не ладил с начальством; за это ему и звание полковника не давали. Это был человек поколения Крымова — как его описал Василий Гроссман. Старый коммунист, сохранивший что-то от ригоризма первых лет революции. Из Германии он выехал так, как и въехал — на легковой машине, единственный праведник среди командования, за которым тащился обоз трофеев. Командир дивизии, генерал-майор Шацков, вывез 5 или 6 грузовиков с фотоаппаратами и т.п. мелочью и несколько вагонов мебели.
В прекращении дела Дубовика (и в невозможности завести дело на Шацкова) соединились два вырождения: военной героики и героики революции. Сотрудников ЧК времен Дзержинского расстреливали за игру в карты. Это, разумеется, дикость, и именно так о ней рассказал мне в Бутырках бывший эсер С.Е. Малкин, изучавший «Известия ВЧК». Но в таких дикостях был огонь революции, фанатизм веры. Убийство Кирова организовал похабник, любивший распевать песенку: Продай, мама, лебедей, Вышли денег на блядей…21
А во время войны грабежи и насилия стали стихией, которую только слегка удерживали в берегах — когда Держиморда хватал не по чину. К сожалению, такова природа не только советской власти. «Всякая власть развращает, — писал лорд Эктон. — Абсолютная власть развращает абсолютно». И развращает еще до того, как стала властью, развращает в самом проекте власти, в революционной (или диссидентской) антиструктуре, противоставшей официальной власти. Ни одно движение не может обойтись рыцарями без страха и упрека. Опасность привлекает и авантюриста, готового на риск, но с тем, чтобы немедленно получить плату за страх: в свободном распоряжении деньгами, в кутежах, в успехе у женщин. Такими были у нас Петр Якир, Виктор Красин… Как-то покойный Анатолий Якобсон спросил Красина, почему тот швыряет направо и налево общественные деньги; Витя ответил: ничего, профессора еще соберут, и со спокойной совестью кутил с дамами и девицами, рвавшимися в объятия настоящих мужчин. Меня не удивило, что карьера Якира и Красина кончилась предательством, я этого ждал, я видел, что идеалы были пропиты заранее, в самый разгар героического хмеля, и трезвое мужество подменено пьяной удалью. А за ней — похмелье.
Перешагнуть через страх, не теряя совести (а по возможности и разума), — очень трудное дело. Никакое знамя не гарантирует чистоты. И религия, принятая на веру, без глубокого внутреннего опыта, ничего не меняет (это показало отречение Дудко, Регельсона, Капи- танчука). В Берлине, в апреле 45-го года, я впервые почувствовал, что знамя, под которым я сражался, запятнано. Это ударило меня так, что я стыдился своей военной формы. Потом радость победы оказалась сильней, пятна спрятались, но не до конца. Через год, когда вышла задержка с демобилизацией, все сразу вылезло наружу. И эти, и другие, послевоенные пятна. Я написал, что должен пропагандировать «Молодую гвардию» Фадеева, а меня тошнит от нее. И от всей нашей пропаганды тошнит. Повторяю стереотипы, словно тяжелые камни ворочаю.
Глава 8. Цена победы
стр. 151
“Несколько дней назад я увидел в помойке обнаженный труп девушки лет 15 или 16. И хотя сразу смыло с меня весь слой ненависти к любому немцу, и хотя помню эту мертвую до сих пор, я тогда отвернулся, не стал додумывать и выяснять, кто это сделал, они (от которых лучилось мировое зло) или мы? И если мы, то кто? Те самые уголовники, которых я принял в партию? Или единомышленники покойного парторга 405-го — нынешнего моего 291-го гвардейского полка? Уверенные, что здесь, в логове зверя, всё позволено? …стр. 154 Я не знал, что идея антиеврейской революции была инспирирована самим Сталиным (через Щербакова) в декабре 1941 года. Я не понимал, что национальные чувства и национальные предрассудки живучее, чем социальные формы, и евреев били всегда: до Рождества Христова и после, при рабовладельческом строе, при феодализме, при капитализме — и при реальном социализме. Я горел своей идеей просвещенной и просвещающей диктатуры и написал в этом духе целый трактат, который непременно нужно было куда-нибудь послать, хоть на деревню дедушке. Подходящим адресатом показался Эренбург. Любопытно, дочитал ли он мою галиматью?
В мифе, который я наскоро сочинил, залепляя им сердечную рану, интеллигенция оказалась марксистской и правящей. Я закрыл глаза на то, что хорошо знал. Что марксист Пинский не хотел в эту партию. Что «всех умных людей пересажали, одни дураки остались», — как я сам подвел итог в 1939 г. Я отнес всё это к перегибам, вызванным страхом перед фашизмом, страхом, который отпадет после победы. Тогда восстановлена будет партийная демократия, а за ней и всякая демократия, по мере роста марксистской интернациональной сознательности. Понимая марксизм как реальный гуманизм и логическую основу коммунизма. Т.е. ассоциации, в которой свободное развитие всех будет условием свободного развития каждого. Шигалевского развития идеи свободы можно избежать. То, что шигалевщина уже стала действительностью, я не хотел знать, я вытеснял неудобные факты из своей мысли. Мне нужен был миф. У меня хватало мужества рисковать жизнью, но не было мужества увидеть, к чему мы пришли. …
— Каким нежным тихим движением создается человек и сколько тратится взрывчатки и металла, чтобы убить его!
стр. 157 А потом начинались пожары. Славяне расстреливали из автоматов хрусталь, который невозможно было запихать в вещмешок, и пускали красного петуха. Это не было направлено против немцев. Немцев в городе не было. Были тыловики, которые набивали мешки трофеями. И ненависть солдат повернулась против тех, кто наживался на войне. Если не мне, то никому! Круши всё! Пожары разрастались так, что тыловые подразделения несколько раз вынуждены были переходить с места на место. Вырвалась из-под контроля стихия, бессмысленно и беспощадно. Если вдуматься, то это о многом говорило, но не хотелось вдумываться. Так же, как раньше, в 96-й гвардейской, я не раз слышал от мальчишек офицеров, не пуганных в 37-38-м годах и вольных на язык: после войны попов (т.е. политработников) будем вешать. Я слушал и смеялся. Мало ли что говорится в шутку. Но не этой ли погромной энергии Сталин заранее собирался дать выход и дал в 1948-1953 гг.?
С чувством победы мы катились через Польшу — в Силезию, к маршалу Коневу (кажется, это называлось тогда Первым Украинским фронтом). Проехали Торунь. На улицах немки с какими-то заплатами на спине, вроде тех, которые гитлеровцы заставляли носить евреев, подметали мостовые. Резануло: зачем? Зачем повторять то, что сами же мы считали средневековым изуверством? Зачем вообще мстить — женщинам? Но мимо, мимо — к победе! Проехали вокруг Бреславля. Там еще держались окруженные немецкие части. Мимо, мимо! Фронт прорван. Мы въезжаем в город Форст. Я иду выбирать квартиру. Захожу — старушка лежит в постели. «Вы больны?» — «Да, — говорит, — ваши солдаты, семь человек, изнасиловали меня и потом засунули бутылку донышком вверх, теперь больно ходить». Говорила она об этом беззлобно. Видимо, ее скорее удивило, чем оскорбило то, что произошло. (Ей было лет 60.)
стр. 158 Я одновременно полон был ликования и ужаса, чувствовал за победителя и за побежденных несчастных женщин. Волны радости и жалости перекатывались одна за другой.
стр. 159 Доехав, редакция расположилась в районе Берлин — Лихтенраде, на вилле Рут. Хозяйка, Рут Богерц, вдова коммерсанта, была мрачной и подавленной; её прекрасные темные глаза метали молнии. Прошлую ночь ей пришлось провести с комендантом штаба дивизии, представившим, в качестве ордера, пистолет. Я говорю по-немецки, и мне досталось выслушать всё, что она о нас думает: «В Берлине остались те, кто не верил гитлеровской пропаганде, — и вот что они получили!». На первом этаже виллы стояли двухметровые напольные часы. Других в доме не осталось. «Мы издадим закон, чтобы меньших часов не производили, — говорила фрау Рут, — потому что все остальные ваши разграбили. …»
Лихтенраде — район вилл, бомбежки его пощадили, хорошо было пройтись по улицам. Соседки осторожно выглядывали на нас из ворот своих участков, где они растерянно ждали очередного грабежа или насилия.
стр. 160 Я не всё помнил, что сейчас цитирую, выступали из памяти одни отрывки, я беспомощно пытался их склеить, — мне это было очень нужно, я чувствовал, что в «Торжестве победителей» как-то связалось всё, что меня разрывало на части. Вдруг подбегает ко мне немолодая немка: «Господин лейтенант, помогите, мою дочь насилуют!». Пришлось зайти. Стоит пьяный верзила с нашивками старшего сержанта, держит в руке пистолет и бормочет: «Я убью ее, суку». С лица его каплет кровь. Девушка попалась храбрая, пистолет ее не испугал, а верзила не только стрелять, а свалить девчонку не решился, так и стояли друг против друга: он ругается, она царапается. Я приказал старшему сержанту пойти за мной; он безропотно подчинился (как-то надо было выйти из положения), но пистолета в кобуру не вкладывал и, бредя следом, продолжал бормотать: «все равно я ее убью». Что мне было с ним делать? Отвел в контрразведку, там пистолет отобрали, уложили спать, а утром отправили в часть (я справлялся, боясь, как бы ему не пришили лишнего. Но нет, тогда НИЧЕГО не шили. Даже не дали суток трех ареста за безобразное поведение).
Бывало и так. Но обычно пистолет действовал, как в Москве ордер на арест. Женщины испуганно покорялись. А потом одна из них повесилась. Наверное, не одна, но я знаю об одной. В это время победитель, получив свое, играл во дворе с ее мальчиком. Он просто не понимал, что это для нее значило.
Из каждого рейса возвращались с трофеями: ящиками вина, консервами. Все магазины были взломаны, бери, что хочешь.
Как-то, когда в центре был Черевань, к нему бросилась немка, рижанка, хорошо говорившая по-русски, — попросила зайти в бомбоубежище. Там, в большой массе, женщины чувствовали себя в относительной безопасности от насилий. Но и это не всегда помогало. Какой-то лейтенант прошелся, как по гарему, выискал красавицу, киноактрису, и приказал идти за собой. стр. 161 Насытив его, она вернулась. Но лейтенант оказался хорошим товарищем и стал угощать своих друзей — одного, другого, третьего, четвертого. У актрисы уже больше не было сил на их всех. Майор Черевань попытался усовестить компанейского парня; но с того — как с гуся вода. Не было никакой гарантии, что через полчаса он не придет снова.
Сталин направил тогда нечто вроде личного письма в два адреса: всем офицерам и всем коммунистам. Наше жестокое обращение, писал он, толкает немцев продолжать борьбу. Обращаться с побежденными следует гуманно и насилия прекратить. К моему глубочайшему удивлению на письмо — самого Сталина! — все начхали. И офицеры, и коммунисты. Идея, овладевшая массами, становится материальной силой. Это Маркс совершенно правильно сказал. В конце войны массами овладела идея, что немки от 15 до 60 лет — законная добыча победителя. И никакой Сталин не мог остановить армию. Если бы русский народ так захотел гражданских прав!
Недели через две солдаты и офицеры остыли. Примерно как после атаки, когда уцелевших фрицев не убивают, а угощают сигаретами. Грабежи прекратились. Пистолет перестал быть языком любви. Несколько необходимых слов было усвоено и договаривались мирно. А неисправимых потомков Чингисхана стали судить. За немку давали 5 лет, за чешку — 10.
Но в Берлине! Одна из величайших в мире побед. В груди все ликует, поет. И резко перебивая ликование — стыд. Мировая столица. Кучки иностранных рабочих сбиваются на углах, возвращаются во Францию, в Бельгию, и на их глазах — какой срам! Солдаты пьяны, офицеры пьяны. Саперы с миноискателем ищут в клумбах зарытое вино. Пьют и метиловый спирт, слепнут.
стр. 162 Где же моральное превосходство социализма? Что дали годы без частнособственнического свинства? (от которого все пороки?) Идеология треснула сверху донизу и держалась на честном слове. На радости, что война кончилась, а мы живы. Эта радость всё заливает — как у разведчика из Форста, пропившего девятый ур. Радость, радость лилась через край и топила все сомнения. То стыдно на улицу выйти, стыдно своей формы. То снова охватывает чувство победы
стр. 164 Нас отводят назад, в немецкие Судеты. … Там остались еврейские семьи. Одна из них попросила у меня охранную грамоту от наших солдат, я написал, хотя, кажется, это не помогло.
стр. 165-168 И всё это сливалось в одно гармоническое целое, в один стройный ряд: ликование и слезы, радость победы и зловещий голос рока (заключенный, наверное, в каждой победе). Этого лекарства не хватало, чтобы залечить зубную боль в сердце. Всё становилось стройно, звучно. Стихи действительно как обезболивающее. Но потом снова и снова вставали проклятые вопросы. Они стоят передо мной до сих пор. Я не знаю, что было решающим толчком к погрому, которым завершилась война: нервная разрядка после сыгранной трагической роли? Анархический дух народа? Военная пропаганда? По дороге на Берлин Вьется серый пух перин. Это не Эренбург, на которого потом посыпались шишки, это Твардовский. Стихи, напечатанные во фронтовой газете, когда славяне жгли и громили пустые немецкие города. Ветер перекатывал тогда волны пуха (в моей памяти он белый, а не серый), и этот белый пух окутал победу сверху донизу. Пух — знак погрома, знак вольной-во-люшки, которая кружит, насилует, жжет… Убей немца. Мсти. Ты воин-мститель. Переведите это с литературного языка на матерный (на котором говорила и думала вся армия). И совершенно логично прозвучат слова парторга 405-го в балке Тонкой: «Ну ничего, дойдем до Берлина, мы немкам покажем!». Русский мужик не скажет: нас угнетают. Он говорит иначе: вот они нас (глагол). «Барыня», карманьола смуты, выражает мужицкую идею равенства тем же глаголом: Кака барыня не будь, Всё равно её… Убей немца, а потом завали немку. Вот он, солдатский праздник победы. А потом водрузи бутылку донышком вверх!
Но офицеры, генералы? Почему они не прекратили безобразие? А они тоже думали по-матерному. Разгулявшегося русского человека всегда трудно было удержать. Суворов не сумел остановить резню в Измаиле; паши вышли сдаваться, а чудо-богатыри всех перекололи. Но офицеры были дворяне (не потомственные, так личные). И благородство обязывало. Офицеры пытались сдерживать казацкую и мужицкую стихию, и почти всегда им это удавалось. А Федя Аникеев — чем он отличается от рядового солдата? Скорее в дурную сторону: меньше терпения, больше нахальства. Такие Аникеевы при коллективном изнасиловании наводят порядок в очереди.Откуда взять благородный правящий слой (ну, не из одних Сидоровых, конечно, так не бывает, но хоть с прослойкой Сидоровых)? Как перейти от взрывов вольной-волюшки (казнить — так казнить, миловать — так миловать) — к внутреннему, не на палке основанному порядку, т.е. к самоуважению, достоинству и ответственности? Есть ли для этого политические средства? Чем больше я живу, тем меньше в них верю. У кого есть сила — нет доброго духа. У кого добрый дух — нет силы. Если говорить о средствах, доступных человеческому разуму, то разум же рушит все свои проекты, обнажает их неисполнимость. И остается только надежда на медленную Божью помощь, идущую незаметными, неожиданными путями. «Мы, писатели, делаем свое дело, — написал когда-то Флобер, — пусть Провидение сделает свое»
Это не очень утешительное понимание вещей вызревало во мне 40 лет. А тогда были нелепые надежды: вот в Польше устраивают многопартийную систему, может, и у нас? Так мне серьезно говорил какой- то технарь-капитан. Вояки распустили языки, вольно говорили на партсобраниях о наших язвах, и я видел в этом ростки новой демократии. Что-то во мне булькало, клокотало и наконец взорвалось — нелепо, по случайному поводу. И меня растоптали. Я долго потом не любил вспоминать победу. Она пахла для меня, как для крестьянок, ехавших куда-то за хлебом и кричавших с железнодорожной платформы, осенью 46-го: «медали, а хлеба не дали!» (я слышал их по дороге в политуправление Белорусского округа). Им не дали хлеба, а мне — свободы мысли. И всем заткнули рты. Потом я снова стал вспоминать эту странную победу, ставшую поражением всех идей, с которыми я начал войну. Что поделаешь, других побед я не знал.
стр. 168 Впрочем, вру. Была у меня еще одна, личная победа. Двадцать лет спустя, после первой, всенародной, я выступил в Институте философии и сказал то, что думал о решении реабилитировать Сталина. … Это был мой собственный, домашний салют. Но что я праздновал? Скорее внутреннюю победу, свою внутреннюю раскованность. Я посмел и сумел сказать вслух, публично — то, что все вокруг хотели сказать и не решались. Я переступил через меловой круг, в котором топчутся курицы. Тогда впервые я перестал жалеть, что не родился в другое время, впервые почувствовал, что среда меня не заела, что я вынес свой век.
Но никакой внешней победы не получилось….Можно ли было — после чудовищных потерь 41-го и 42-го года — дойти до Берлина? Да, можно, дошли. Но за счет глубокого искажения народной души. С помощью вставшего из могилы призрака всемирного завоевателя, Батыя, Чингисхана. Такая победа — напиток ведьмы. И народ, проглотивший его, долго останется отравленным, и через несколько поколений отрава выступает сыпью — портретами Сталина на ветровых стеклах.
стр. 169 Во всякой внешней победе заложен рок. 3а всякую победу надо платить. Только внутренние победы бесконечно плодотворны: над страхом, над желанием первенствовать, богатеть, мстить. И побеждать. Ибо внешняя победа, до основания изничтожающая то, что нам кажется совершенным злом, тут же становится новым злом, и хороши только те скромные победы, которые восстанавливают естественное равновесие и не дают чему-то одному разрастись за счет остального. Т.е. победы над инерцией победы. Победы, останавливающие разгул побед, как степной пожар — встречным пожаром.
А упоение победой, восторг победы — смертельный хмель:И миру неведом Итог под итогом:
Любая победа — Распятие Бога.”
1 Рабичев Леонид Николаевич (Биография) — Википедия
Материал из Википедии — свободной энциклопедии.
https://ru.wikipedia.org/wiki/Рабичев,_Леонид_Николаевич
“Леонид Николаевич Рабичев (30 июня 1923 п. Красково, Московская губерния — 19 сентября 2017, п. Быково, Московская область) — советский и российский поэт, график, живописец, писатель-мемуарист. Участник Великой Отечественной войны.”
“Леонид Рабичев. Воспоминания. Часть 1”
https://youtu.be/ybQHpT8j6II?si=8RDjO052g0wWnQv3
Леонид Николаевич Рабичев во время войны служил офицером-связистом в составе 31-й армии, действовавшей на Центральном, 3-м Белорусском и 1-м Украинском фронтах. Воспоминания, письма Л.Н. Рабичева воссоздают эпизоды из жизни фронта и тыла, армейского быта давно прошедшего времени. Какую подготовку проходили офицерские кадры Красной армии, как они жили, любили, о чём мечтали, во что одевались и чем питались. Любая мелочь той эпохи становится необходимым звеном для понимания огромной цены, которой была оплачена наша победа. Юный лейтенант видел и сожжённую, поруганную оккупантами Родину, и покорённую Германию. Он пропускал страдания людей сквозь своё горячее сердце. Это мужественная, горькая и местами шокирующая книга человека, прошедшего через самые страшные испытания, но не потерявшего способности верить, любить и созидать.
2 Книга «Война всё спишет. Воспоминания офицера-связиста 31 армии. 1941-1945». Автор ветеран ВОВ Рабичев Леонид Николаевич
https://bessmertnybarak.ru/article/voina_vse_spishet/
ЭПИЛОГ к книге.
“Написал о том, что помнил, что видел своими глазами шестьдесят лет назад на войне, осудил факты нечистоплотности, безнравственные поступки, нечеловеческие ситуации, всё то, в чём и я был невольным, а то и сознательным участником.
Прочитал написанное и преисполнился недоумения.
Налицо парадокс.
Мои связисты?
Я сам?
В 1943 году под Минском, безусловно, сочувствовал им, и во имя высшего – победы над фашистской Германией и построением коммунистического общества – закрывал глаза на повседневное игнорирование самой сущности этических представлений.
В 1943 году помыслы мои были чисты и дорога в будущее светла. В 2009 году и на прошлую наивность, и на будущее смотрю с испугом, и сердце моё обливается кровью. Видимо, тогда головы наши были не тем заняты. Как отвечали на Нюрнбергском процессе деятели Третьего рейха – выполняли боевые задачи, приказы вышестоящих начальников. Но перед глазами Афганистан, Чечня, Хрущёв, Горбачёв, Ельцин, Юшенко, Политковская, Украина…”“Снимаем с повозки мертвого солдата, вынимаем из кармана его военный билет, бирку. Его надо похоронить. Но сначала заходим в дом. Три большие комнаты, две мертвые женщины и три мертвые девочки. Юбки у всех задраны, а между ног донышками наружу торчат пустые винные бутылки. Я иду вдоль стены дома, вторая дверь, коридор, дверь и еще две смежные комнаты. На каждой из кроватей, а их три, лежат мертвые женщины с раздвинутыми ногами и бутылками. Ну, предположим, всех изнасиловали и застрелили. Подушки залиты кровью. Но откуда это садистское желание – воткнуть бутылки? Наша пехота, наши танкисты, деревенские и городские ребята, у всех на родине семьи, матери, сестры. Я понимаю – убил в бою. Если ты не убьешь, тебя убьют. После первого убийства шок, у одного озноб, у другого рвота. Но здесь какая-то ужасная садистская игра, что-то вроде соревнования: кто больше бутылок воткнет, и ведь это в каждом доме. Нет, не мы, не армейские связисты. Это пехотинцы, танкисты, минометчики. Они первые входили в дома. …
1 февраля город Хайльсберг был взят нашей армией с ходу. Это был прорыв немецкой линии обороны. В городе оставался немецкий госпиталь, раненые солдаты, офицеры, врачи. Накануне шли тяжелые бои, немцы умирали, но не сдавались. Такие были потери, так тяжело далась эта операция, столько ненависти и обиды накопилось, что пехотинцы наши с ходу расстреляли и немецких врачей, и раненых солдат и офицеров – весь персонал госпиталя.
Через два дня – контратака.
Наши дивизии стремительно отступают, и око за око – уже наш госпиталь не успевает эвакуироваться, и немцы расстреливают поголовно всех наших врачей, раненых солдат и офицеров.
И снова наши выбивают немцев из города, и на этот раз в городе оказываюсь я с половиной своего взвода. Вокруг города, в селениях Глиттанен, Галлинген, Редденау, Рехаген, 2 февраля прокладывали линии связи и близ железнодорожных станций устанавливали посты наблюдения бойцы второй половины моего взвода. В городе, кроме наших пехотинцев, артиллеристов, танкистов, оказалось довольно много немецких беженцев: стариков, женщин, детей, которые заняли большинство городских квартир. Я со второй половиной своего взвода вошел в город вечером и решил переночевать в костеле, в протестантском немецком храме. И только связисты мои завели в него лошадей, только намеревались после тридцатикилометрового броска расположиться на отдых, как две немецкие дивизии отрезали город и окружающие его поселки от наступающей нашей армии. Между тем находящиеся в неведении солдаты и офицеры разбрелись по городу. Комендант города, старший по званию полковник, пытался организовать круговую оборону, но полупьяные бойцы вытаскивали из квартир женщин и девочек. В критическом положении комендант принимает решение опередить потерявших контроль над собой солдат. По его поручению офицер связи передает мне приказ выставить вокруг костела боевое охранение из восьми моих автоматчиков, а специально созданная команда отбивает у потерявших контроль над собой воинов победителей захваченных ими женщин. Другая команда возвращает в части разбежавшихся по городу в поисках «удовольствий» солдат и офицеров, объясняет им, что город и район окружены. С трудом создает круговую оборону. В это время в костел загоняют около двухсот пятидесяти женщин и девочек, но уже минут через сорок к костелу подъезжают несколько танков. Танкисты отжимают, оттесняют от входа моих автоматчиков, врываются в храм, сбивают с ног и начинают насиловать женщин. Я ничего не могу сделать. Молодая немка ищет у меня защиты, другая опускается на колени. – Герр лейтенант, герр лейтенант! Надеясь на что то, окружили меня. Все что-то говорят. А уже весть проносится по городу, и уже выстроилась очередь, и опять этот проклятый гогот, и очередь, и мои солдаты. – Назад, е… вашу мать! – ору я и не знаю, куда девать себя и как защитить валяющихся около моих ног, а трагедия стремительно разрастается. Стоны умирающих женщин. И вот уже по лестнице (зачем? почему?) тащат наверх, на площадку окровавленных, полуобнаженных, потерявших сознание и через выбитые окна сбрасывают на каменные плиты мостовой. Хватают, раздевают, убивают. Вокруг меня никого не остается. Такого еще ни я, никто из моих солдат не видел. Странный час. Танкисты уехали. Тишина. Ночь. Жуткая гора трупов. Не в силах оставаться, мы покидаем костел. И спать мы тоже не можем. Сидим на площади вокруг костра. Вокруг то и дело разрываются снаряды, а мы сидим и молчим. Утром две дивизии разрывают кольцо нашего окружения, и мы уже оказываемся в тылу.”
3
https://youtu.be/fT3EGFNiBUs?si=2quy7d_5UCGkeBX0
«Через 150 км мы нагоняем и упираемся в дорогу, которая загромождена, это отступает гражданское население Восточной Пруссии. Это повозки, фургоны, в общем не военные автомобили. Наша пехота и танкисты сбрасывают все эти повозки, фургоны, машины в кувет и пока они сбрасывают, наши солдаты срываются со своих мест и начинают насиловать женщин, немок. Мой собственный взвод, все мои солдаты бросаются и насилуют немок, а когда на их спасение бросаются дети матерей и пытаются спасти их, то солдаты застреливают женщин и расстреливают детей. На дороге стоят полковники и генералы и наблюдают всё это. Телефонистки мои все смеются, это их реакция, они матершиницы все были, а я в ужасе был совершенном, я сидел в машине, наблюдал всё это и не хотел выходить. А весь мой взвод насиловал девок. У меня жуткое впечатление было. …
Вдруг входят в мою калитку две девочки, не немки, и подбегают ко мне, я стою, и говорят что-то там мазер, бразер, брат, мать, они потеряли родителей и ищут их, девочки лет по 16, две. Я понимаю, что сейчас их поймают и изнасилуют, показываю знаками чтоб бежали, они меня понимают и они убегают, через калитку побежали. Я захожу к себе, сижу около телефона, отдаю приказания и прочее. Вдруг слышу вопли какие-то, подхожу к окну, и это вышел майор, подлец невероятный был, он надо мной издевался, вообще никакой чести не было у человека. Майор андрианов. Он построил всех своих штабных работников, шоферов, в две шеренги, поймали этих девочек и майор приказал раздеть их и майор приказал всем снимать штаны. Стояли две таких шеренги и насиловали этих двух девочек по очереди. Они начали истекать кровью. Я смотрел на это всё с ужасом. Когда они потеряли сознание майор вынул наган, подошёл и вставил его им в рот, застрелил этих двух девочек. Рядом был свинарник. Девчонок этих бросили в свинарник. Я совершенно был потрясён этим всем. Я подошёл к свинарнику к этому через полчаса, а там лежали только черепа. Голодные свиньи их съели. Лежали лишь черепа, .. и крестики, .. и бусы …”
Ну как вам?
Меня от ужаса сотрясало когда я только это читал и слушал!
Ещё раз подчеркну две очень важные детали:
1) Это не какай-то там современный либерал, чего-то где-то там поначитавшийся, это даже не писатель Борис Акунин, родившийся вскоре после ВОВ и тоже много чего поведавший миру. Это тот самый ветеран, которого почетает любой русский милитарист, героизирующий ВОВ.
2) К концу жизни, к сожалению, они так и не пришли к абсолютному пацифизму и космополитизму, но всё же выросли в истине, и Голос этой Истины побуждал их открыть миру правду и не скрывать её, разоблачить ложь и тем самым очистить свою совесть.
Оказывается, жестокосердные матершиницы-радистки, похотливые насильники-солдафоны, невероятной подлости и бесчестия майоры, лишённые всякого сострадания и милосердия генералы — все они, прямые или косвенные участники ВОВ.
Можно, конечно, отворачиваться, закрывать себе глаза и затыкать уши, чтобы не слышать всего этого, можно даже упорно отрицая истину не верить этому ветерану. Но факт остаётся фактом — это реальный ветеран и его реальное свидетельство о неудобной правде о злодеяниях ссср и красной армии в период ВОВ.
1 Солженицын Александр Исаевич (Биография) — Википедия
Материал из Википедии — свободной энциклопедии.
https://ru.wikipedia.org/wiki/Солженицын,_Александр_Исаевич
“Александр Исаевич Солженицын (11 декабря 1918, Кисловодск, Терская область, РСФСР[1] — 3 августа 2008, Москва, Россия) — русский писатель, драматург, эссеист-публицист, поэт, общественный и политический деятель. Лауреат Нобелевской премии по литературе (1970)[2], Государственной премии Российской Федерации (2007) и Государственной премии РСФСР имени М. Горького (1990). Академик Российской академии наук (РАН) по отделению историко-филологических наук (1997)[3].
Участник Великой Отечественной войны. С 1945 по 1953 год — заключённый ГУЛАГа. В течение нескольких десятилетий (1960-е — 1980-е годы) активно выступал против коммунистических идей, политического строя СССР и политики его властей.
К числу основных сочинений принадлежат «Архипелаг ГУЛАГ» (1969—1989) «В круге первом» (1973), «Красное колесо» (1968), «Матрёнин двор» (1963), «Один день Ивана Денисовича» (1962), «Раковый корпус» (1975), «Двести лет вместе» (в двух частях, 2000)[4][5]. Помимо художественных сочинений, затрагивающих, как правило, острые общественно-политические вопросы, получил широкую известность своими художественно-публицистическими произведениями по истории России XIX—XX веков.”
2 Прусские ночи (А. И. Солженицын)
https://bessmertnybarak.ru/article/prusskie_nochi
Темным клубом из-за леса
Низко тучи наплывают.
Зимних сумерок завеса
Мглою к сердцу подступает.
Ночь долга, а день недолог.
Что дрожит там в гуще ёлок?
Нет ли немцев? Что-то чудно.
Что-то слишком уж безлюдно.
Там вон, в хвое — вроде двое?
Чтоб душа была в покое
-Поджигай дома, братва!!
Эх, займется живо-мило!
Да не снизу! — под стропила!
Под стропила, голова!..
Пусто ль ехать нам, ребятки,
Немцу память не оставив?!
-Без команды, в беспорядке
Там и сям, гляди, — десятки
Дымно-красных мутных зарев!
Ну ж и крепко, ну ж и ловко
Отомщаем мы врагу!
-Всё в огне! ищи ночевку!
Видно, спать нам на снегу.
Ладно! Нам выходит туго,
Ну, и ехали ж не зря:
Расцветает над округой
Небывалая заря!
И несется наша лава
С гиком, свистом, блеском фар —
Кляйн Козлау, Гросс Козлау
-Что деревня — то пожар!
Всё в огне!! Мычат коровы,
Заперты в горящих хлевах, —
Эх, милаши,
Вы не наши!
Шнапс хлобыщут из бутылки,
Тащат смокинги в посылки —
Что ты будешь с солдатнёй?
Кто-то скачет на кобылке,
Крестит небо головнёй.
Разбрелись, пируют, шарят.
Пир и власть! Ликует хаос!
Ничего душе не жаль!
Кто-то выбил дверь в Gasthaus
И оттуда прет — рояль!!
В дверь не лезет — и с восторгом
Бьет лопатой по струнам:
«Ах ты, утварь! Значит, нам,
Не достанешься, бойцам?
Не оставлю Военторгу,
Интендантам и штабам!»
Кто-то бродит беззаботно,
Знатно хряпнул, развезло, —
И со звоном палкой вотмашь
Бьет оконное стекло:
«Где прошел я — там не буду!
Бей хрусталь, дроби посуду,
Вспоминайте молодца!
Снова зарево растет.
Локоть, мостик, поворот
-Всё в огне! Но чудеса:
Заводские корпуса
Пощадили небеса
И столпившийся народ
У распахнутых ворот.
Мне стучит в стекло кабины
Лейтенант неутомимый:
«Разрешите выслать взвод
На разведку в спиртзавод?
Десять новеньких канистров
У меня, вишь, завалялись..»
«Но — ни капли в рот! И быстро!»
«Для науки! На анализ!»
«Знаешь, там этил, метил…»
Но уже он соскочил.
Взявши в руки большемерный
С долгим череном черпак,
Ловко взлазит на цистерну
Старый бес, седой казак.
Помахал толпе папахой,
Окрестился вольным взмахом:
«Помолитесь, христиане!
Умираю — ради вас!»
Зачерпнул, понюхал, глянул —
Опрокинул, будто квас.
Крякнул, вытер сивый ус:
«Ух, чертяка!
И спиртяка! Навалитесь, добры люди!
Хоть за вкус
Не берусь,
Горяченько будет!!»
Не дослушав, повалили:
Ай, спасибо казаку!
Коммиссары — разрешили!!
Трибуналы — в отпуску!!
Жажда. Голод. Август. Зной.
Дико вскинутые морды
Рвущих упряжь лошадей
И не части — орды, орды
Обезумевших людей…
А теперь несется лава
С гиком, свистом, блеском фар:
Виндткен, В ап лиц и Орлау —
Что деревня — то пожар!
С каждым часом, с каждым часом
К Найденбургу! к Найденбургу!
В Найденбурге рвет огонь
Добрый камень старой кладки.
Город брошен в беспорядке,
Взят в наживной лихорадке,
И, за немцами вдогон,
Тут же брошен, снова взят
Новой лавою солдат.
Ни гражданских, ни военных
Немцев нет. Но в теплых стенах
Нам оставлен весь уют —
И сквозь чад, сквозь дым, сквозь копоть,
Победители Европы,
Всюду русские снуют,
В кузова себе суют
Пылесосы, свечи, вина,
Трубки, юбки и картины,
Брошки, пряжки, бляшки, блузки,
Пиш-машинки не на русском,
Сыр и круги колбасы,
Мелочь утвари домашней,
Вилки, рюмки, туфли, гребни,
Гобелены и весы, —
Л на ратуше, на башне,
Прорываясь в дымном небе,
Уцелевшие часы
Иностранцы, иностранцы!
Ой, по нам, младенцы вы…
Ой, не снесть вам головы…
Zwei und zwanzig, Horigstrasse.
Дом не жжен, но трепан, граблен.
Чей-то стон стеной ослаблен:
Мать — не на смерть. На матрасе,
Рота, взвод ли побывал —
Дочь-девчонка наповал.
Сведено к словам простым:
НЕ ЗАБУДЕМ! НЕ ПРОСТИМ!
КРОВЬ ЗА КРОВЬ и зуб за зуб!
Девку — в бабу, бабу — в труп. …
А запас, запас бумажный —
Век пиши, и на век хватит!
Хоть пригладь ее щекою,
Хоть сожмурься, так бела. —
Я б с бумагою такою
Не поднялся б от стола.
Придирись, чего здесь нету,
Канцелярская душа?
Всякой жесткости и цвета
Триста три карандаша!
Не щепятся, не занозны,
Древесина их мягка,
Без усилий, грациозно
Нажимает их рука.
Кох-и-нор, почтенный Фабер,
Век Европе послужил.
Ну, а если бы теперь я
Понемножечку хотя бы —
Эти ручки, эти перья,
Эту радугу чернил
В пузырьках с притертой пробкой,
Эти сколки, скрепки, кнопки,
Папки, книжечки, коробки —
Да в машину погрузил?
Покраснею ль от стыда?
Как я жил? Бумаги гладкой
В ученической тетрадке
Я не видел никогда:
Перья рвут ее, скребут,
В грязь до дыр резинки трут;
Словно лимфа крокодила
Водянистые чернила —
И они на ней плывут.
Грифель — глина: чинишь, чинишь,
Вдруг насквозь весь грифель вынешь;
Купишь мягкий, «В», зараза, —
Режь им стекла как алмазом.
И мертвеет вдохновенье,
Мысль роняешь камнем ко дну, —
Как же мне без восхищенья
В этот зал войти сегодня?
Как искатель кладов рыщет,
Обезумев по пещерам,
Так хожу здесь алчный, нищий,
Лишь одетый офицером.
Уж теперь, когда пришел к ним,
Только пальцами прищелкну:
То — забрать! и это — тоже!
Перед кем краснеть я должен?
Я б указчика такого
Да послал пожить в Союзе.
— Старшина! Вот это всё вот
Пусть ребята грузят в кузов!
В кой бы дом искать добычу?
Где богаче? где верней?
Ванька в дверь прикладом тычет,
Глядь — а Дунька из дверей! —
Что по туфлям, по зачёсу,
Джемпер, юбочка, ну — немка!
Тем лишь только, что курноса,
Распознаешь своеземку.
Руки в боки, без испуга
Прислонилась к косяку.
«Кто ты есть?» — «А я — прислуга.»
«Будет врать-то земляку!
Ни подола, чтоб захлюстан,
Ни сосновых башмаков, —
Пропусти!»
— «Да кто ж тя пустит?
Пьяный, грязный, тьфу каков!»
К парню — новые солдаты,
Девка речь ведет иначе:
«Погодите-ка, ребяты!
Покажу вам дом богаче!
Немок-целок полон дом!»
«Чай далеко?»
«За углом!
Потружусь уж, покажу,
Как землячка, послужу!»
Дверь захлопнув за собою,
Налегке перед толпою
Убегает, их маня
В свете синего огня.
За углом исчезли круто,
Стуки, звоны и возня,
И еще через минуту
Где-то тут же, из-за стенки,
Крик девичий слышен только:
«Я не немка! Я не немка!!
Я же — полька!! Я же полька…»
Шебаршат единоверцы,
Кто что схватит, где поспеет, —
«Ну, какое сердце
Устоять сумеет ?!..» …
И — лунатиком диспетчер
Принимает эшелоны.
И — казаки по вагонам.
Звон от сабель. Стук прикладов.
«Вы-ходи!» И по перрону
В шубках, в шляпках, в ботах, стадом
«Без вещей, как есть!» — бессильных
Перепуганных цивильных
Всех пешком на пункты сбора
Снегом розовым сквозь город,
Отбивая по пути,
С кем вольно им провести
В подворотне, там ли, тут,
Вгоряче пяток минут.
Генерал из интендантов
С ординарцем, с адъютантом,
Ходит с палочкой, хромой,
Остриём ее, как щупом,
Чуть брезгливо между трупов
Отбирая, что домой.
И едва укажет стэком
Шарфик, перстень, туфли, ткань ли,
Взято вподхвать челаэком,
Утонуло в чемодане.
Чемоданов с ними три,
Всё поместится внутри.
Буйной ярмарки товары
По платформам, по путям —
С пылу, с жару, шаром-даром
Разбирай ко всем чертям! —
Две корзины венских булок,
Узел дамского, грехи,
Сигареты из Стамбула
И французские духи!
Ну, беда, куда всё денешь?
Шелкова белья наденешь
Восемь пар, шинелка туго.
Солдатня столпилась кругом
У покинутой коляски,
Голубой,
Да кружевной:
«Вот — младенец.
Он ведь немец!
Подрастет — наденет каску.
Рассчитать его теперь?
Есть приказ Верховной Ставки!..
КРОВЬ ЗА КРОВЬ!»
— «По пьяной лавке
Говоришь или стрезва?
Сам ты Ирод, поп твой зверь!»
«Дед! Не я ведь! Дед! — Москва!»
«По машинам!» Снова в путь.
Ни вздремнуть, ни отдохнуть.
Как в цветном калейдоскопе,
Катим, катим по Европе,
От бессонницы, от хмеля
Окрылели, осмелели.
Всё смешалось, всё двоится —
Перекрестки, стрелки, лица,
Взрывы, встречи, мины, раны,
Страхи, радость, зло, добро,
Прусских ночек свет багряный,
Прусских полдней серебро.
То шоссе, то вперекрест
Две слеги, и все в объезд.
Путь меняет рок железный.
Проплывает, как во сне:
Где-то в тихой, непроездной
Заснеженной стороне
Чей-то дом уединенный,
Лес нетронутый за ним,
Чья-то шумная колонна
На печной свернула дым.
Чуть моторы заглуша,
Греться спешились, спеша.
Вкруг спины колотят зябло,
В дом! Хохочут: «Матка, яйки!»
И подносит им хозяйка
Наливных сквозистых яблок.
Расхватали, походили.
Меж зубов морозный похруст.
Дай хозяйку застрелили,
Пух ковра обрызгав во кровь,
Муж в кровати — долечили
Автоматом заодно.
Лишь мальчонок, их внучонок,
У мелькнул, раскрыл окно,
За забор, прыжок! прыжок!
Как зверенок,
Как зайченок
Полем к лесу наутёк,
Уклоняясь и юля;
Вслед с дороги чуть не взвод,
Беспорядочно паля:
— На спор! — Ранен! — Есть! — Уйдет
— На-ка! На-ка!
Ах, собака,
Убежал. Ну, подрастет…
Отобедав, на диване
Затянулся сигаретой,
И в разымчивом тумане
Округляются предметы:
Зеркало и радиола,
В темных изразцах камин.
Белый над кроватью полог.
Пена голубых перин.
Что там было..Что там будет..
Нет ни завтра, ни вчера.
Пропируем и прокутим
И проспим здесь до утра.
Снежный свет в двойные стекла.
Зимний день уже на склоне.
Как в обернутом бинокле,
Где-то очень далеко,
Старшина в докладном тоне
Хитрым вятским говорком
Рапортует, что расставил
Батарею на постой,
Что жалеючи оставил
Пять семеек за стеной,
Но что тотчас выгнать можно…
Почему-то вдруг тревожно
Сердце вскинулось мое.
Вида не подав наружно,
Спрашиваю равнодушно:
— Женщины?
— Одно бабьё.
— Молодые?
С полувзгляда,
Хоть вопрос мой необычен,
Доверительно:
— Что надо.
Ну, не знаю, как с обличьем.
Вот за то, что ты толков,
И люблю тебя, Хмельков!
Чуть мигни — готовый план:
«Я, товарищ капитан…»
Сформулировать мне трудно;
Так бы смолк и взял бы книгу.
«..Полагаю — в доме людно.
Во дворе.видали флигель?
И коровы в хлеве рядом.
Две минуты — и порядок:
Приведу туда любую
Н..надоить нам молока,
Лишь бы, глянувши — какую,
Вы кивнули мне слегка».
Кончено. Не быть покою.
Ласточкою стукоток:
Знать об этом будем двое,
Больше никогда никто.
«Ладно!» — Встал. — «Пошли, Васёк.
Быстро, где они, веди.»
Вышли. Круг. И на порог.
«Ты — поймешь, кого. Следи.»
Пар и брызги пены мыльной.
Утюги. Угар гладильный.
Две кровати. Стол. Корыто.
Боже, сколько их набито!
Не пройти, чтоб не задеть их —
Бабки, мамки, няньки, дети —
Разномастны, разноростны,
От младенцев до подростков, —
Все с дороги сторонятся,
Те не смотрят, те косятся,
Те не сводят глаз с лица
Иноземца-пришлеца.
Стихли крики, речь и гомон,
Лишь шинель моя шуршит.
А Хмельков — как будто дома —
Отвалясь непринужденно,
У двери стоит-следит.
Как неловок! Как смешон я!
Лица женщин обвожу,
Но… такой не нахожу:
Кто сбежал в мороз да в лес,
Кто упрятался вблизи…
И зачем сюда я влез ?
Чёрт с ним.. — Э… wie heissen Sie?
Худощавая блондинка,
Жгут белья крутя над ванной,
Чуть оправила косынку
И сказала робко: «Аппе».
Так., лицо., фигура… Да…
Не звезда киноэкрана,
Не звезда…
Лет неплохо бы отбавить,
Здесь и здесь чуток прибавить..
Нос немножко великонек,
Да-к и я ж не Ег1кбт§.
Шут с ним, ладно, лучше, хуже,
Т олько б выбраться наружу.
Неразборно что-то буркнув,
Быстро вышел. Следом юркнул
Старшина. В сенях интимно:
«Всё понятно. Вы — во флигель?»
«Я.. туда, но только ты мне…
Неудобно же… не мигом..»
«Разбираюсь! Я — политик!
Всё в порядочке, идите!»
Нежилое, флигель выстыл.
Хламно. Сумрачно. Нечисто.
В сундуках разворошёно.
По полам налорошёно.
Острый запах нафталина.
На бок швейная машина.
В верхнем ящике комодном
Перерытое бельё…
До черемухи ль? — походно
Как устроить мне ее?
Поискал. В пыли нашлась
Подушонка на полу.
Койка жесткая. Матрас,
Кем-то брошенный в углу.
Подошел, брезгливо поднял,
Перенес его на койку:
Жизнь подносит кубок — до дна
И не спрашивай, за сколько…
Снега нарост раз дышал я
На стекле до тонкой льдинки,
Вижу: в этой же косынке,
Лишь окутав плечи шалью,
С оцинкованным ведром
Как-то трогательно-тихо
Анна движется двором;
В двух шагах за нею, лихо,
Как присяге верный воин
Старшина идет конвоем.
Глянул пару раз назад —
Чуть из дому невдогляд:
«Не туда! Э! Слышишь, фрау!
Не туда! Шагай направо!»
С тем же самым в кротком взгляде
Выражением печали
Оглянулась — поняла ли,
И прошла к моей засаде.
Дверь раскрыла — на пороге
Я. И удивленно дрогнул
Рот ее. Не то ошибкой
Показалось ей, что здесь я, —
Извиняющей улыбкой
Ей смягчить хотёлось, если
Я подумал, что она
Заподозрела меня.
Стали так. Не опуская,
Всё ведро она держала…
В белых клетках шерстяная
Шаль с плеча ее сползала.
Дар и связь немецкой речи
Потупленно потеряв,
Шаль зачем-то приподняв,
Я набросил ей на плечи.
С рук, от стирки не остывших,
Легкий вздымливал парок.
Нерешительно спросивши,
Отступила на порог…
Шаг к двери непритворенной,
Затворил ее хлопком,
К действиям приговоренный,
Поманил, не глядя: «Кошт!»
Ни пыланья, ни литого
Звона радостного в мышцах…
— Стал спиной к постели нищих
И услышал, что — готова…
С бледно-синими глазами
Непривычно близко сблизясь,
Я ей поздними словами
Сам сказал: — «Какая низость!»
В изголовье лбом запавши,
Анна голосом упавшим
Попросила в этот миг:
«Doch erschiessen Sie mich nicht!»*
Только не убивайте меня!
Ах, не бойся, есть уж… а-а-а…
На моей душе душа…
1950 год.
У меня риторический вопрос, которым я предлагаю задаться и себе ответить на него: “Сколько было таких скрытых изнасилований?”. Мне думается, что тысячи. А вам? Да, формально этот офицер, описанный Солженициным не применял к своей жертве грубого насилия, и она, формально не сопротивлялась, НО здравомыслящему человеку очевидно в каком положении жертвы сексуального насилия находятся в подобной ситуации, а потому они готовы на всё, лишь бы сохранить свою жизнь, здоровье, свободу.
Конечно же, в здравом, свободном и любвеобильном обществе такое сразу же было бы расценено как посягательство на сексуальную свободу человека, НО кто такие злодеяния в тоталитарных режимах типа сталинизма, тем более во время войны, признает преступлением? ДА НИКТО КОНЕЧНО!
Григорий Тимофеевич Файн родился ещё при Ленине в Белоруссии. При Сталине он попал сначала на финскую войну, а затем на вторую мировую войну. Служил авиационным стрелком-радистом в одной воздушной армии с Покрышкиным. С 1960 года Григорий Тимофеевич проживал в Одессе, где работал в институте связи. В 1996 году он эмигрировал в США. Сейчас Григорию Тимофеевичу 102 года.
1
“102-летний ветеран войны Григорий Тимофеевич Файн в США. ОДНАЖДЫ В АМЕРИКЕ”
https://youtu.be/WcCm5xyRans?si=SOIhNEBzVpCH1-QV
с 4 по 9 мин. «Я родился 18 апреля 1921 года, ещё Ленин был жив когда я родился. Отец у меня был сапожник-закройщик. Жили небогато, но сносно. Я окончил школу 10 летку, поступил без экзамена в Ленинградский гос-университет из первого же курса был призван в армию. Я попал в авиацию и сразу был направлен уже на фронт. Началась эта тяжёлая, я её называю проклятая, советско-финская война. Мы считали, вот мол это там белофины угрожают ленинграду, границу нам надо отодвинуть. Это была грязная тоже война, Сталиным организованная. Причём позорная, фактически, Мы проиграли эту финскую войну, маленькая Финляндия разгромила большую армию. На моих глазах погибали наши ребята, совершенно неподготовленные к войне. Брали эти бригады дивизии с юга в эту страшную зиму 39-40 года и бросали в бой. Но для Сталина жизнь человеческая ничего не стоит! Мы не знали, что такое пакт молотова-риббентропа, мы не знали что был сговор Сталина с Гитлером, мы не знали, что готовится эта война сталинным и гитлером. У меня сейчас спрашивают и говорят: «вот Сталин выиграл войну», но сталин организовал эту финскую и Вторую Мировую войну вместе с Гитлером. Это два монстра — вампир и палач. У одного была цель создать мировую германскую империю, рейх, а у другого, сталина, великую революцию в Европе и дальше и захватить весь мир. Вот они столкнулись. Я прошёл финскую, потом Великую Отечественную войну от начало до конца. Война — это мерзость! Сама война противна человеческому естеству! Они говорят: «можем повторить», «можем повторить» — это гитлеровский фашистский лозунг!»
(Реабилитатором этого фашистского лозунга в роZZии явился путин в.в. https://www.ntv.ru/video/1833781/). А вот, что об этом думает ветеран ВОВ Кузовлев Виктор Порфирьевич 1926 г.р. «Ветеран ВОВ Кузовлев Виктор Порфирьевич отвечает школьникам (эксклюзив ко Дню Победы)» https://youtu.be/-OhY7aZ6_A8?si=Ni00VocgA3sbOCP0 с 34:36 по 36:58)
2
https://youtu.be/Tg_TuGVNgXw?si=LQeOqxNTZbMiT9yg
«Я работаю над книгой «Разноцветный фашизм«. Замысел такой: фашизм начинался в Италии с чёрнорубашечников, затем коричневый фашизм в Германии, голубой в Испании (Франко), фашизм российский уже другого цвета. То есть речь идёт не о цвете, а сущности фашизма. Как бы не менялся цвет — суть одна. Фашизм есть фашизм, это мерзость, это человеко-ненавистничество, это война, это вандализм. В этом смысл книги, которую я хочу написать.»
«Вина таких огромных потерь в годы ВОВ (более 25млн.чел.) лежит на сталинском руководстве и самом сталине. В довоенные годы сталин перебил военные кадры, как вы знаете из истории, это всё было на моих глазах на моей памяти. Моего командира полка, вдруг не стало, вызвали, забрали, и всё. Поэтому не случайно в начале войны кадров настоящих командных не было. Это тоже миф о том, что чуть ли не один советский союз разгромил германию и спас Цивилизацию, помните говорили, «спас Европу от фашистских погромщиков». Я против этого мифа! Во-первых, не мог один фашистский режим уничтожить другой, красный фашизм уничтожить коричневый. Одна чума другую не может победить. Это первое. …
Я может быть скажу очень резко, но я скажу — сталинский режим это был режим красного фашизма. Вот я сейчас работаю над новой книгой, она называется «Разноцветный фашизм». Фашизм начинался в Италии с чёрнорубашечников, затем коричневый фашизм в Германии, голубой в Испании (Франко), сейчас например игил это чёрный, а вот сталин — это красный фашизм был, потому что сталин лично уничтожил миллионы людей, это палач. Поэтому я против того, когда сейчас в России поднимают опять и реанимируют Сталина, а это был палач! И на его совести даже развязанная эта война (ВОВ) .. там история большая .. сталин гитлера к власти привёл …»
3
“Ветеран Григорий Тимофеевич Файн (102 года) отвечает на ваши вопросы”
https://youtu.be/9M2OcDybL24?si=S9E3zaAuIepx9dvJ
00:00 Начало
00:25 Ролик набравший 3.7 миллионов просмотров в инсте
03:30 Про Арабо-Израильские войны
09:25 Как сохранить веру в лучшее
10:00 Смотрите блогеров11:03 Про свое участие в войне с Финляндией
«Вопрос интервьюера:
— Как лично вы отрефлексировали своё личное участие в захватнической войне с Финляндией?
Ответ Файна, участника русско-финской войны и ветерана ВОВ:
Отвечаю. К сожалению, я тогда не знал и не понимал, что это несправедливая и грязная война большой страны против маленькой Финляндии. Нас воспитывали, убеждали накануне в ходе этой войны, что вот мол белофины вдруг угрожают ленинграду, угрожают Советскому Союзу и поэтому их надо придавить. К сожалению, я тогда не знал пакта молотова-риббентропа, не знал всей это грязной политики, которую сталин проводил в тот период. Ну, а уже после всего, когда я во всём разобрался, я понял: да, я участвовал в несправедливой войне, хотя активно участвовал: летал, воевал, отстреливался от вражеских истребителей, но вместе с тем, я сожалею чтобы была такая война”.12:13 Про совместный парад в Бресте и подготовку немцев в СССР
13:01 Какими были ветераны, про ветеранов-инвалидов
14:48 Был ли среди тостов на 9 мая «Можем повторить!»
15:40 Про заткнутые рты народа
16:14 Про инвалидов сосланных на Валаам
18:03 Про бандитизм после войны
18:52 Еще раз про Ленд-Лиз, который спас СССР
20:47 За Ленд-Лиз толком ничего не заплатили
22:03 Про современный Ленд-Лиз для Украины
23:44 Про свою службу с Покрышкиным
25:31 Про отрицательную селекцию в русском народе
27:10 Генерал армии Потапов прошедший сталинские лагеря
27:59 Половину армии перебили в ГУЛАГе
29:13 Откуда в нас тяга к «сильной руке»
30:28 Почему в Украине запрещена символика СССР
31:48 Про «8 лет бомбили Донбасс»
35:23 Что цените в людях? Что не смогли бы простить?
36:08 Не надо быть рабом старых мифов
37:21 А не фейковый ли вы ветеран?
38:40 Спорт продлевает мне жизнь
39:47 Совет тем, кто решил ехать на путинскую войну
40:44 Про вечное вставание с колен
41:58 Про фашистов в рядах путинской армии
43:45 Жертвы пропаганды
Ну как вам? Вот тебе и ветеран! «Проклятая, грязная война», а не святая, «красный фашизм», «сталин палач», «чума коммунизма» .. — ощущение, что я читаю и слышу не русского ветерана ВОВ, а кого-то заграничного ангажированного историка. Но нет! Мы читаем и слышим речи ветерана ВОВ.
Можно, конечно, отворачиваться, закрывать себе глаза и затыкать уши, чтобы не слышать всего этого, можно даже упорно, отрицая истину, не верить этому ветерану. Но факт остаётся фактом — это реальный ветеран и его свидетельство о неудобной правде о злодеяниях ссср и красной армии в период ВОВ.
6 — Преступлениях красноармейцев и ссср во время ВОВ и ВМВ
В этом документе-ходатайстве:
ПОКАЗАНИЯ письменные Вегана Х. Б. о преступлениях красноармейцев и ссср во время ВОВ-ВМВ
[скачать в формате DOCX для WORD],
Вы найдёте интереснейшую и полезнейшую информацию о преступлениях красноармейцев, руководства красной армии и руководителей ссср, а именно, о:
1 — выполнении директив ставки Верховного Главнокомандования и военного совета фронта об изменении отношения к немецкому населению (доклады, донесения, спецсообщения 1945 года военных прокуроров, членов военных советов, начальников политических отделов).
2 — преступлениях красноармейцев против безоружных.
3 — преступлениях жукова, сталина и о красном терроре сталинского режима.
4 — массовом участии заключённых в Великой Отечественной войне, находясь в рядах действующей Красной армии.
5 — греховной и преступной человеконенавистнической, расистской, шовинистской, ксенофобской пропаганде в ссср и красной армии.
Дополнительно
Рекомендую к просмотру видео из моего плейлиста:
«ЛЮБОВЬ к ВРАГАМ 🖤 церкви, народа, отечества 🔥 ИНКВИЗИЦИЯ 👤 РЕПРЕССИИ ⚔️ ПАТРИОТИЗМ это переодетый НАЦИОНАЛИЗМ 💀 Убийство на войне и во имя Бога»